— Может, если вам наскучил Брантом, я что-нибудь почитаю для вас? — спросил он.
Мария с улыбкой ответила ему:
— Нет уж, стихов на сегодня хватит, ладно? Лучше расскажите о себе, о ваших друзьях…
Ронсар начал рассказывать, и постепенно вокруг стал собираться народ. Ронсар рассказал, как однажды увидел человека, обычного человека, читавшего небольшую книжицу. Этот человек как-то по-особенному держал книгу… И в тот же миг Ронсар понял, что его дальнейшая жизнь немыслима без книг, без литературы. Ронсар рассказал о Кассандре, своей возлюбленной, и прочел несколько сонетов, посвященных ей. Он вспомнил свое детство и молодость, когда он жил в доме Джин Энтони Бейф, где все страшно любили книги и чтение.
— Мы преклонялись перед книгами. Мы изучали греческий и латынь. Может, не было вдоволь еды и в доме было холодно, но книги были для нас питьем и хлебом. В этом доме и родилась наша «Плеяда». Просто мне, дю Белле, Бейф захотелось, чтобы Франция стала центром культуры, чтобы сюда за вдохновением потянулись люди…
Он все рассказывал и рассказывал, а Генри де Монморанси тем временем пододвинулся поближе к Марии и прошептал:
— Если бы только было возможно поговорить с вами наедине…
* * *
Мария прошла через сады Фонтенбло, главный Двор, фонтаны, направилась к лесному саду и тут заметила идущего ей навстречу Генриха де Монморанси…
…Этот мальчик был вторым сыном герцога Анн де Монморанси. Его отец был захвачен Филиппом Испанским в плен после поражения Святого Квентина. Король очень любил герцога и страшно переживал за него.
Как же красив был Генрих, в камзоле из розового атласа и зеленого бархата и в драгоценностях, подобранных с большим вкусом. Юноша принадлежал к «золотой» придворной молодежи, что совершенно естественно, ведь его отец — один из самых влиятельных людей Франции — был все время на виду.
— Ваше Величество! — Он поднес к губам руку королевы. Его глаза горели страстью.
У нее не было ни малейшего стремления к таким страстям, ведь они были так обыденны для Фонтенбло, Блуа, Шамбора. Да что там говорить, все это так привычно для французского Двора. Но она мечтала о любви дофина… Влюбленность поэтов радовала ее — это было возвышенно и как-то отдаленно… Было что-то необъяснимое в любви к ней кардинала Лотарингского. Эти ласкающие руки, в которых был намек на слишком многое… его изучающие взгляды… медленные поцелуи… Все это обезоруживало ее и немного пугало. Но ведь она еще дитя, а значит, в том возрасте, когда человек радуется легкому испугу. Ей было страшно представить себе, что любовь кардинала сменится на что-то дикое и необузданное. Она чувствовала, он все время ходит по лезвию ножа, но что-то говорило ей, что он никогда не переступит этой границы, хотя, временами, его страсть проходила так близко от нее, что почти касалась…