— Ты ему веришь? — спросил Штробль, когда, визжа шинами, они поворачивали на главную дорогу.
Клуфтингер задумался на пару минут, а потом сказал:
— Думаю, да.
Штробль кивнул. Он, как и шеф, полагал, будто в аэропорту они взяли убийцу, а теперь все оборачивалось иначе.
— Что он еще рассказал? Кто убил Лутценберга?
— Они опередили нас, — с горечью заметил комиссар. — Конечно, им надо было замять дело. А Лутценберг с его разоблачениями являлся постоянной угрозой. Думаю, убивать его они не намеревались… Впрочем, я так часто уже ошибался. Во всяком случае, вышли они на него через Штоля. Помнишь того сыровара из Бёзершайдэгга? Если бы мы тогда его получше расспросили…
Клуфтингер не переставал мучиться угрызениями совести, как только вспоминал о смерти юноши.
— Мы сделали все, что смогли. Оплошность со Штолем — чистая случайность, — попытался успокоить шефа Штробль.
— Возможно. Как бы то ни было, они отыскали Андреаса в хижине. Со злым умыслом или нет, пусть решают судьи. Видимо, дело дошло до шумной ссоры. Лутценберг считал их подлыми убийцами. И он их боялся. Его страх я почувствовал еще в телефонном разговоре. Он решил бежать, но возле хижины споткнулся и упал. О случившемся дальше рассказал сын, и поверь, я еще долго этого не забуду: «Когда отец увидел, как он беспомощно барахтается в грязи, пытаясь подняться, он набросился на него. Я еще никогда не видел его таким, у меня мурашки побежали по спине». Представь себе, испытать такое: когда собственный отец у тебя на глазах слетает с катушек! — Клуфтингер энергично замотал головой, словно хотел избавиться от страшной картины. — Очевидно, у него окончательно сдали нервы от гнева и отчаяния, от страха потерять дело всей своей жизни. Старик взбесился. Хотел бы я знать, заглянул ли он в глаза Андреаса, прежде чем схватить кол и ударить. А ведь ударил он не один раз. Забивал парня, как мясник, люто, бесчеловечно, изуверски. А сынок все это видел. Потом, говорит, упал на колени и заплакал.
До самого Кругцелле оба полицейских не произнесли больше ни слова. Видно, каждый старался как-то справиться с жутью обрушившейся на них информации.
Въехав во двор завода, они убедились, что сведения Штробля верны: оба корпуса — и производственный, и офисный — оказались погружены во тьму; освещение двора тоже выключено; светилось лишь окно в кабинете Шёнмангера. Полицейские выскочили из машин, оставив дверцы открытыми. Мигалки на крышах вращались бесшумно. Здание то появлялось в ярком синем свете, то уходило в тень.
Клуфтингер, Штробль и два полицейских в форме ринулись к входным дверям, пропуская комиссара вперед, но держась вплотную за его спиной. Двери оказались не заперты. Путь им освещал прыгающий свет фонариков в руках униформированных коллег. В помещении царила тишина, лишь грохот торопливых шагов по металлической лестнице отражался от стен. Влетев в приемную, Клуфтингер увидел, как из-под двери кабинета Шёнмангера пробивается слабая полоска света. Он дал коллегам знак занять позиции по обеим сторонам двери, вынул пистолет, кивнул участникам операции и, набрав в легкие воздуху, толкнул дверь.