* * *
А через несколько дней — они уже в Москве. Мама тащит его и брата с вокзала на вокзал — с Ярославского на Белорусский, но до их поезда ещё время есть — и они пошли к Белому дому. Там ещё не убрали часть баррикад. Дождливо, стоят под дождём Волги и правительственные Вольво, люди в куртках какие-то, с зонтами. И баррикада… смешная какая-то, как ёжик ощетинилась, только не иголками, а какими-то трубами. Он не понимает смысла этой баррикады, но понимает, что произошло что-то очень важное. Может, поэтому так нервничает мама — он подслушал разговор мамы с отцом по межгороду. Хорошо бы домой добраться, а то того и гляди поезда отменят.
Мама у него то ли белоруска, то ли полячка, папа — русский. А это — столица его родины, Москва. Он уже несколько раз ездил через Белорусский вокзал. И он просто не знает, как разделить Россию и Беларусь, в его понимании это нераздельное целое.
* * *
А много лет спустя, в холодном феврале, почти на том же самом месте — было уже совсем другое кино.
Это было на Украине. И он был — чужим среди своих и своим среди чужих. КГБ — послало его на внедрение, отслеживать ситуацию. Но просто внедриться и быть в стороне от происходящего — тут было невозможно…
Статую независимости, которую они называли «Оксана» было едва видно из-за дыма покрышек, слева — вяло коптил сгоревший дотла Дом профсоюзов (как потом установили, пожар начался на шестом, где была вся бухгалтерия), голос Майдана Евгений Нищук выступал в бронежилете, потому что раненые были уже и у отеля Казацкий. По Институтской, с Национального банка и Кабмина — били снайперы. Беркутня, чёрная масса карателей — ощетинившись щитами отступала, их прикрывали стрелки. Следом за ними шла толпа. Молодые, лет по двадцать, двадцать пять пацаны с фанерными щитами — едва не рыча, отвоёвывали у беркутни свой город, метр за метром. И — падали под пулями снайперов.
Его вёл, поддерживая под руку, пацан из его сотни. Белорусско-украинской сотни Майдана. У него были обожжены глаза, и он даже не видел, кто это, плохо понимал, куда его ведут. Рука — висела плетью…
В холле гостиницы Украина было тепло, сладко тепло, оглушающе тепло. Не вслушиваясь в шум, он опустился у какой-то колонны, прислонившись к ней и закрыв глаза.
— Сейчас… зараз… медиков.
Медиков. Какие к черту медики.
Пацан побежал за допомогой своему сотнику, а он упёрся, чтобы усесться получше и наконец отдохнуть, рука нащупала что-то тёплое, утробно тёплое. Он пощупал половик, потом — не веря своим глазам, посмотрел на руку.
Половик был весь в крови…
А через несколько дней, уже выздоравливая в палатке — он узнал, что Россия аннексировала Крым. Началась война.