– А что, если я сделала не все, что могла? Может, нужно было свозить его в больницу на дополнительное обследование? Возможно, они могли бы уменьшить риск очередного инсульта. – Ее руки нервно крутили носовой платок.
– Но ты все сделала. Ты миллион раз возила его по врачам.
– А ты помнишь тот случай, когда он съел две пачки шоколадного печенья? Может, именно это его и доконало? По последним данным, в наше время сахар – это орудие дьявола. Конечно, мне следовало убрать печенье на верхнюю полку. Чтобы он не добрался до этой отравы!
– Мама, дедуля же не был ребенком!
– Нужно было заставлять его есть салат и зелень. Но тебе даже не представить, как это было трудно! Невозможно кормить с ложечки взрослого человека. Господи Иисусе, только без обид! Я хочу сказать, с Уиллом это было совсем другое дело…
Я накрыла ее руку своей, мамино лицо плаксиво сморщилось.
– Мама, никто не любил его так, как ты. И никто не смог бы ухаживать за ним лучше тебя.
По правде говоря, мамины душевные муки выводили меня из равновесия. Ведь я сама была в ее положении, причем не так уж давно. Мамина скорбь пугала, словно заразное заболевание. И я старалась держаться от мамы подальше, пытаясь найти какое-нибудь занятие, чтобы ее горе не захлестнуло меня с головой.
В тот вечер, пока родители сидели над полученными от адвоката бумагами, я прошла в дедушкину комнату. Там все было так, как при его жизни: кровать аккуратно застелена, на стуле – номер «Рейсинг пост», два забега на следующий день обведены синей шариковой ручкой.
Присев на краешек кровати, я провела указательным пальцем по вафельному стеганому покрывалу. На прикроватном столике стояла фотография бабушки, сделанная в 1950-х годах, волосы уложены буклями, улыбка открытая и доверчивая. У меня сохранились лишь смутные воспоминания о бабушке, а вот дедушка был неизменной составляющей моего детства: сперва – как хозяин маленького домика в конце нашей улицы (по субботам мы с Триной постоянно бегали к нему за конфетами), а последние пятнадцать лет – как постоянный обитатель нашего дома; его ласковая неуверенная улыбка будто пунктиром проходила через весь мой день, так же как и его присутствие в гостиной с газетой и кружкой чая.
Я вспомнила истории, которые мы с Триной любили слушать в детстве, о его службе на военно-морском флоте (хотя, быть может, рассказы о необитаемых островах, об обезьянах и кокосовых пальмах не совсем соответствовали действительности). Вспомнила, как он жарил на закопченной сковородке сладкие гренки – единственное блюдо, которое дедушка умел готовить, вспомнила и о том, как он в свое время умел смешить бабушку буквально до слез. А потом вспомнила последние годы его жизни, когда смотрела на него практически как на предмет обстановки. Я не писала ему. Я не звонила ему. Я просто считала, что он всегда будет здесь так долго, как мне захочется. Обижался ли он на меня? И хотелось ли ему со мной поговорить?