— Я не говорил тебе ничего подобного, Виолета.
— Но ты так думаешь!
— Да нет же!.. Ты свободный человек.
— А зачем ты без конца говоришь об отце ребенка?
— Но ведь ты любила этого человека!
— Никогда я его не любила.
— Как же это?
— Неужели тебя это удивляет?
— Да, и очень! Не все до меня доходит.
— Извини, пожалуйста, я и забыла, что ты — сама невинность.
Она покраснела, наверное, от гнева на меня и нервного напряжения. Видно, я все же вывел ее из себя. Я действительно был круглым недотепой. Задавал ей бестактные вопросы, на которые мог бы ответить и сам. В этом-то и была известная подлость, которую она чувствовала и которую не могла терпеть.
Мы подошли к ресторану и заняли столик у самого озера под плакучей ивой. Виолета питала слабость к этому дереву, как в свое время к эдельвейсам. Напротив нас сияла белизной тела обнаженная богиня с кувшином. Из него в озеро струилась прозрачная вода, вид и журчание которой приносили радость и успокоение. По глади воды в гордом одиночестве плавал белый лебедь, доставленный по распоряжению горсовета из Софийского зоопарка для украшения нашего нового города. Виолета долго смотрела на красивую птицу, потому что лебеди тоже ее волновали, как и плакучая ива. Она вспомнила даже о каком-то балете, в котором танцевала в свое время партию лебедя. Все, что она говорила, влетало мне в одно ухо, но не задерживалось в сознании, потому что я, хотя и не имел ничего общего с историей, случившейся три месяца назад, продолжал думать о ребенке, который должен был появиться на свет. Она пыталась отвлечь меня этим лебедем, заставить думать о нем, но я почти не слышал ее, когда она меня упрекала, что я мало читаю, не хожу в театр и до сих пор не видел этого балета.
— Ты права, — согласился я.
— Неужели ты ничего не слышал о знаменитом балете «Лебединое озеро»? — допытывалась она. — Как же так?
— Слышал, Виолета.
— Ну и чего же ты тогда?
— Но ведь я ничего тебе не сказал.
— В том-то и дело… Твое отношение к искусству… — Она испытующе смотрела на меня. И я понял, что она тоже думает о ребенке, а не об искусстве. И видел, что она очень несчастна…
Официант принес наш заказ, и мы начали есть.
Я искоса поглядывал на нее, боясь, как бы она снова не начала говорить об этом балете, но она, видимо, проголодалась и больше не затрагивала эту тему. Я тоже ел молча и думал о ребенке. Я так упорно думал, что Виолета угадала мои мысли.
— Я рожу его! — сказала она. — Назло всем я его рожу!
— Почему назло?
— Можешь пойти сейчас и все им рассказать? Иди!
— У меня и в мыслях такого не было, Виолета, но ты сама понимаешь, что это не может остаться в тайне.