Софийские рассказы (Калчев) - страница 172

— Ты знаешь эту негодяйку? — спросила меня жена, когда мы обедали.

— Да. Видел.

— Ну и как?

— Сирота. Живет со своей бабушкой.

— А-а! Значит, сватаешь их.

— Бог с тобой, Радка!

— Бога вспомнил! Вот притащит ее сюда завтра, народят детей, тогда и будет тебе бог…

Я замолчал. Как пойдешь против фактов?

Спустя неделю Иван Г. Иванов снова собрал нас для поездки в Дервеницу. На этот раз Мекишева с нами не было. Вместо него в грузовик влезла моя жена, чтоб самой увидеть Цанку да и развеяться немножко от неприятностей, скалившихся на нее за последнее время. Какой хладнокровной она ни была, в конце концов и ее нервы не выдержали.

Прибыли мы в Дервеницу и… что же открылось там нашим взорам? Мекишев стоит в клубе и рисует Цанку!

Жена моя сразу побледнела:

— Я говорила, тебе, что тут свадьбой пахнет? — и незаметно больно ущипнула меня за бок.

Я сдержался и только сказал:

— Ты права, Радка, но потерпи! — Больше я не проронил ни слова.

В этот день я ничего не делал. Когда же мы вернулись в Софию, начался настоящий ад. А спустя два месяца произошла и роковая стычка с Мекишевым. Он, как жена и предвидела, привел к нам Цанку и сказал, что они зарегистрировали брак, то есть повенчались, и он нас ставит перед свершившимся фактом. Он даже сел на стул, подперев голову руками, и долго думал. Волосы его упали на лицо, и поэтому я не мог видеть его переживаний в этот момент, но было ясно, что он сильно мучился, потому что несколько раз вздохнул. Цанка стояла возле него, положив на пол узелок с вещами. Больше ничего у нее не было.

Жена моя не утерпела:

— Это что же, все ваше приданое, другарка? — Она резко повернулась и ушла на кухню.

А на улице шел снег. Бушевала зима. И тогда я сказал тихо:

— Не волнуйся, Мекишев, все утрясется, брат.

Мекишев отбросил назад волосы и долго смотрел на меня своим грустным взглядом. Потом встал, поднял узелок и взял Цанку за руку.

— Завтра приду за остальными вещами, — сказал он и повел жену к двери.

Я пошел следом. Просил их вернуться, но они, судя по всему, не слышали меня из-за метели, разыгравшейся с наступлением зимы. Я долго бежал за ними, потом возвратился домой и в отчаянии плюхнулся на кушетку. Жена все еще занималась на кухне и тихонько напевала: «Белила Лиляна, белила полотна на тихом, на белом Дунае». А ведь голосистая все-таки, неплохо поет, черт ее побери, хотя и постарела уже, и располнела.

— В нашей харчевне, на Экзарха Иосифа, — рассказывал мне Зафиров, — ужинал иногда и товарищ Мичев. Он любил съесть кебапче[4] с острой подливой, мелко нарезанным луком и вареной зрелой фасолью. Говорил я ему, что хорошо бы и немного подсолнечного масла добавить, как это полагается, хотя бы для формы. А он мне отвечал, чтобы я не глупил в такое напряженное время, как нынешнее, и не дразнил бы население, измученное долгими годами фашистской неволи. «Не подрывай авторитет народной власти, — говорил он мне, — после того как мы ее завоевали такой кровью!» И посылал меня принести ему стаканчик вина, красного, которое он предпочитал другим. Я ему приносил вина из того, что предназначалось для особых гостей, и продолжал вертеться возле его стола в ожидании удобного момента заговорить с ним и обсудить некоторые мучившие меня в последнее время вопросы. Дело в том, что многие из моих близких знакомых уже устроились на государственную службу. А это сильно задевало и мою жену. Даже ты, Мицков, говорил, будто в налоговом управлении есть вакантное место. «Сейчас самое время, — сказал ты мне, — завязать со своим делом и получать на старости лет хорошую пенсию». И ссылался на пример портного Ивана Г. Иванова, который уже работал в налоговом управлении и всегда проходил по нашей улице с кожаным портфелем, набитым квитанциями. «Он был частником, а ты всегда работал официантом и носил пищу товарищу Мичеву в тюрьму, — говорил я себе. — Ты уже поотесался, и почерк у тебя неплохой. Не будь дураком. Куй железо, пока горячо…»