Так прошел первый час. Топлийский почти ничего нам не объяснял, поскольку не имел мела и черной доски. И это было весьма неприятно, но в какой-то мере простительно, потому что об этом надо было позаботиться еще в самом начале.
Не буду вам описывать перипетии, которые мне пришлось испытать, пока я не нашел эту злополучную черную доску. В конце концов помогла, разумеется, все та же Игнатова, потому как была сознательной. Уже на следующий день, узнав о моих тревогах, она прислала мне с моим Иваном сообщение, чтобы я зашел в школу за черной доской и мелом.
Помню, как сейчас, что, когда я пришел в школу, Игнатова отозвала меня в коридоре в сторонку и спросила, понизив голос, хорошо ли я знаю этого типа Топлийского, который не внушает ей никакого доверия. И откуда он притащился в наш квартал; до сих пор она его никогда не видела и не слышала. Я спросил ее, почему она называет Топлийского типом, если он ни в чем не провинился, но она мне ничего не ответила. Многозначительно помолчав, добавила только, что лекции посещать не будет из-за занятости по работе и чтобы я больше ее не искал. Все это меня озадачило, но любопытства я проявлять не стал, объяснив все женскими капризами Игнатовой. Разумеется, Ивану Г. Иванову я рассказал обо всем для сведения, сообщив ему и о намеках, которые она сделала. Иван Г. Иванов ничего нового к этому не прибавил, тоже объяснив поведение Игнатовой женскими капризами, поскольку ее самолюбие было задето назначением Топлийского, она якобы надеялась читать лекции сама, а тут ею пренебрегли.
— Что делать, брат, — вздохнул он, — слаб человек!.. Соберись с мыслями, приготовься. В следующий раз ты будешь читать на занятиях вместо Игнатовой.
— Пожалуйста, не надо, — возразил я. — Мне трудно читать, я запинаюсь… Да и в последнее время у меня без очков буквы прыгают перед глазами…
— Купишь очки, — сказал он. — Это партийное поручение.
— Да, но…
— Не возражай, брат!
Я хотел сказать еще что-нибудь, но смолчал.
Так я стал и секретарем кружка, и чтецом. И естественно, сблизился с Топлийским. Он снимал комнату у госпожи Хаджиевой, над «Граово», в сущности, в нескольких метрах от почтового отделения, и мне не стоило никакого труда заскочить к нему за инструкциями вечером, как, впрочем, и в любое время суток. Добавлю, что Топлийский держался исключительно корректно и не сказал ни слова об Игнатовой в том смысле, почему она оставила кружок, почему самовольно пропускает занятия, в то время как все из квартала лихорадочно учатся и повышают самообразование. Только раз он сказал мне со вздохом: