Кровати наши стояли одна против другой. Моя — за дверью, в самом неудобном месте, так как другие меня опередили. Но мне было все равно. В конце концов, я здесь только ночевал. Было бы где приклонить голову.
Я сбросил верхнюю одежду и быстро нырнул под одеяло. Пахло дореволюционной гостиницей с ее вечными, неистребимыми клопами. Утонув в кошмаре огромного сундука, называемого ведомственной гостиницей, я моментально захрапел.
Проспал я до восьми утра. Когда открыл глаза, все в комнате уже были на ногах. Парень из кислородного, стоя лицом к моей кровати, причесывал перед осколком зеркала свой чуб. Был он высоким, тонким, с прыщавым лицом и удивительно синими глазами, которые казались такими неподходящими к нашей шоферской обстановке. Русый чуб его был намочен, и расческа отчаянно путалась в нем. Парень был в клетчатой рубахе с открытым воротом, в ковбойских штанах со множеством похожих на кнопки заклепок.
Я сбросил одеяло и быстро вскочил. Мне хотелось показать парню, что и я еще не стар. Тот не обратил на меня никакого внимания. Он причесался, затем продул расческу, еще раз посмотрелся в осколок зеркала и тут же вышел. Мы остались втроем. Двое других товарищей тоже приподнялись на своих кроватях, спросили меня, который час, и, встав, зашлепали босиком по дощатому полу. Мы все трое были в длинных кальсонах и выглядели немного нелепо. Первым пошел умываться я. Умывальная у нас была общей, расположенной по соседству с туалетом, их разделяла только одна дверь, постоянно распахнутая. Рядом с ней находилась душевая, но она была закрыта. Говорили, что ее должны открыть в субботу. В этот день полагалось мыть голову и стричь ногти. На двери кто-то вывел надпись: «Женщины протестуют». Я не знал, против чего, но полагал, что директор прислушается к их протестам. В конце концов, мы-то могли раздеться до пояса и обмыться холодной водой в общей умывальной. А они? Что будут делать они, женщины, когда душевая закрыта?
Я начал мыться. Посмотрел в стекло открытого окошка и увидел, что оброс. Тут же бросился в комнату и схватил свою безопасную бритву. Один из коллег, сидя на постели, заполнял у себя на коленях путевой лист. Он посмотрел на меня вопросительно. Потом потер ладонью свой щетинистый подбородок, продолжая смотреть на меня. Я сказал, что денек он еще может подождать, и он снова склонился над своим путевым листом.
Я снова отправился в умывальную. Намылил лицо и поднялся на цыпочки, так как зеркало висело слишком высоко. В умывальной были два крана, но один наглухо заварен, вероятно, для экономии теплой воды, которая должна была подаваться в душевую. С тех пор как я здесь поселился, каждый день происходили какие-нибудь изменения. Я не удивился бы, если бы заварили и другой кран.