— Аэродром недалеко...
— Хорошие связи?
— Нет, — пожал плечами Остреинов, — нечем заинтересовать.
Овощехранилище оказалось большим помещением длиной около шестидесяти метров и шириной метров двенадцать. Однако низкий потолок не позволял сделать двухъярусных нар. Они были одноярусными и во многих местах перегораживались простенькими ситцевыми занавесочками. Расстояние между нарами было в два раза шире, чем в бараках. На таком же, как в бараке, столе стояли такие же коптилки, но их было четыре.
— Это что за занавески? — спросил директор у Вирозерова.
— Семейные там, с детишками...
— Раз, два, три... — начал считать директор. — Восемнадцать. Завтра же перевести в барак. Двойные нары в нем снять, сделать очень узенький коридорчик и отгородить восемнадцать клетушек. Пусть это не будут настоящие комнаты, но и не такое безобразие.
— Сколько раз я тебе, Матвей, говорил... — прошептал на ухо Вирозерову Рядов, но слышно было по всему бараку.
— Не идут, хотел несколько раз...
— Врешь! — уже полным голосом реванул Рядов.
В овощехранилище густой толпой входили жители других бараков.
— Собрание будет или как? — спросил кто-то из-за занавески.
— Нет, товарищи, так побеседуем, накоротке, — ответил Ковалев, — детишки же тут, им спать пора.
— Не-ет, так противозаконно, — заявил невысокий, молодой еще мужик с копной белесых кудрей на голове, с голубыми веселыми глазами. Он первым подошел к начальству, внимательно осмотрел Ковалева, но ни с кем не поздоровался. — Надо, чтобы, значит, президиум был и протокол.
— Дрожжин... — шепнул на ухо директору Вирозеров.
— Рассаживайтесь, товарищи, вокруг стола, — продолжал директор, не обратив внимания ни на выступление кудрявого, ни на шепот мастера, — а я сяду вот там, в торце стола, около стенки. Кому за столом места не хватит, пусть на нарах сидят. Так будет удобнее, лучше будем видеть друг друга.
По соседству с Ковалевым, рядом с Вирозеровым, уселся Дрожжин. Напротив него сидел мужик — явная противоположность Дрожжину. Он был широкоплеч, старше Дрожжина лет на десять, с седеющей черной бородой. Вид у него был такой, словно он сердит на весь род человеческий.
«Серьезный дядя!» — подумал Ковалев, рассматривая чернобородого.
— Барабаш, — шепнул ему, перегнувшись через угол стола, Вирозеров.
— Сиди, пожалуйста, спокойно на месте, — сказал ему Ковалев.
Пододвинутые ближе к начальству четыре коптилки тускло освещали директора леспромхоза и еще человек десять, сидящих возле него. Остальные, расположившиеся за столом и сидящие на нарах, еле угадывались в густых сумерках мрачного помещения. Сколько находилось в заднем конце помещения — сказать было невозможно, их просто не было видно.