Они продолжили путь без лишних разговоров. Дуайт взглянул на юношу. Тому было около двадцати лет, поскольку по внешним признакам нельзя было сказать, что он окончательно сформировался. В целом он был какой-то чудаковатый, со странной походкой, худосочный и сутулый и с необычным голосом. Деревенские редко относятся дружелюбно или хотя бы спокойно к чудакам. Дуайту он казался каким-то пустым и бессодержательным. Нет, дело не в его контр-теноре, который подобно птице парил в церкви, а в его речи, смехе, которые звучали фальшиво, словно лишённые каких-либо чувств.
Временами и глаза его казались пустыми и безжизненными, будто сознание их покинуло. Дуайту был знаком взгляд юноши или женщины, которые при ходьбе сутулились, изо рта текла слюна, а иногда у них случались припадки: таких рождалось предостаточно от кровосмесительной связи брата и сестры или отца с дочерью, или по причине нерасторопности акушерки, или еще от десятка проблем. Певун Томас был «пограничным случаем», по мнению Дуайта: явно странноватый тип, но не совсем уж с приветом. Пару раз он впутывался в неприятности, но пока не попадал в руки закона.
Хотя вопрос, который он задал... Некоторые простачки, по опыту Дуайта, весьма чувствительны; но им представлялось, что это с миром что-то неладно, а не с ними. Однако Томас, похоже, понимал, что проблема в нем, и смутно подмечал причины. Это ставило его в другую категорию. И если Дуайт не ошибся, это что-то новенькое. Он будто только сейчас пришел к пониманию своих особенностей.
— Ты пользуешься бритвой, Певун?
— Ну... более-менее, сэр. Но чаще ножницами. Если я пойду к цирюльнику, то насмешу народ.
— У тебя еще не сломался голос. Это странно для мужчины.
— Плюньте и разотрите, — заговорчески проговорил Певун.
— Почему ты ходишь на цыпочках, а не опускаешь пятки?
— Когда я был мальцом, то как-то прошелся по горячим углям. И потом пятки так долго заживали, вот я и привык ходить на носках.
— Но если ты привык так ходить, то можно и отвыкнуть, верно?
— Сейчас не могу, — сказал Певун и нахмурился.
— Но почему?
— Не могу сейчас.
Четыре мальчика пасли в поле два стада волов и воодушевленно распевали привычный мотивчик.
А ну-ка, Красотка, поднажми, Тартар;
а ну-ка, Англия, вступай, Облачко;
а ну-ка, Красотка, поднажми, Тартар;
а ну-ка, Англия, вступай, Облачко.
Они могли сойти за маленьких послушников, распевающих григорианский хорал. Но тут один все испортил, увидев Певуна, сунул пальцы в рот и свистнул.
Дуайт сказал:
— В этом мире людям — то есть народу — не нравится то, что им непонятно. Чтобы жить счастливо, нужно быть как можно больше похожим на них. Ты понимаешь, о чём я?