— Ктан на виду, — тихо сказала Линээ: обстановка не располагала к громким крикам.
Тринадцать солдат четко отсалютовали. Тельрис, тоже присутствовавший на погребении, приветственно кивнул. Изобразив жест салюта, Михаил присоединился к нему.
— Начинай, — шепнул ему командующий.
— Что?.. А-а-а… Ну, давайте там, что ли… — Михаил махнул рукой. Он совершенно не ожидал, что возникший неожиданно рядом эльф предложит взять факел именно ему…
«Почему он не гаснет?» — Ктан не торопясь приблизился к чернеющей груде дерева… Через секунду она запылает, и огонь вознесет души солдат в небесный храм Ло. Так, во всяком случае, сказал Тельрис… Вообще-то сожжение на костре было древним обрядом погребения, принятым у народа Алькари. Алькарцы верили, что, сгорая в пламени, усопший отдает душу небу, а тело — земле… Тем самым оставляя довольными все заинтересованные стороны.
«Надеюсь, что так оно и будет!» — Михаил сунул факел в щель между бревнами. Очевидно, те были пропитаны каким-то горючим составом, ибо пламя, несмотря на дождь, взвилось до небес. На деревья легли жаркие отблески… Быстро отойдя от костра, Корноухий встал рядом со я своими людьми и замер. Он созерцал уносящийся в серую пелену неба черный дым… Интересно, как выглядит улетающая на небо душа?
Поискам ответа на этот вопрос помешала песня эльфов… Она вдруг наполнила собой мир.
— Прощальная песня! — пояснил Тельрис в ответ на недоуменный взгляд корноухого ктана.
Михаил закрыл глаза и прислушался. Внезапно он осознал, что ему очень нравится алькарское пение. В нем было все, глубина земли и легкость летящего пуха, незыблемость гранита и игра горного ручья, неторопливость капли смолы и стремительность полета птицы, изящество морозного узора и простота вспаханного поля… Песня и причиняла боль, и ласкала одновременно… Умеет ли петь Тейра?..
Открыв глаза, Михаил взглянул на своих солдат, которые, судя по их виду, тоже поддались магии эльфийской песни… Даже Дзейра, похоже, забыла о всех своих обидах, которые она демонстрировала в последнее время… Причем исключительно в присутствии Михаила…
Когда он появлялся рядом, женщина становилась холодной и непримиримой, ясной и четкой, как стальной клинок. Обида так и хлестала из нее — обида, способная заставить кого угодно почувствовать себя виноватым… Но не Михаила, которого мало беспокоила какая-то вина… Тем более что он за собой ее не чувствовал. И вообще, он мало думал о лепурке с ее проблемами: его волновало другое… За те два дня, что прошли мирно и спокойно, без всяких тревог, Михаил успел многое передумать о том, что с ним будет… Он думал теперь о себе — это было его полное и, похоже, единственное право. В отличие от друзей, он не видел в своем будущем определенности. И это сводило с ума…