Очнулась Марина Николаевна с колотящимся сердцем, словно и в самом деле только что бежала из последних сил. Чувство одиночества и страха все еще тлело в ее душе, и события сна еще сохранялись в памяти, зыбкие, неверные, готовые вот-вот исчезнуть. Их можно было удержать, закрепить, попытаться понять в них хоть что-то. Она смутно догадывалась, что между сном и действительной жизнью есть какая-то связь, но не хотела нащупывать ее — ничего хорошего все равно здесь не обнаружишь, зачем же мучиться впустую? И она позволила событиям сна исчезнуть из памяти, они растаяли, как снежинка на ладони.
Дмитрий вернулся домой неожиданно рано. Человек посторонний мог бы подумать, что он находится в хорошем расположении духа, но Марина Николаевна, знавшая его до мельчайших особенностей характера и поведения, ясно видела, что он предельно напряжен, взвинчен и с трудом скрывает это. Ей стало страшно, и в то же время она испытала нетерпеливое, страстное желание выяснить все, и как можно скорее. Так бывает на краю отвесного обрыва — высота и пугает, и притягивает к себе.
Никого из детей в квартире не было, а потом и мать, подав Дмитрию ужин, куда-то ушла. Когда за ней захлопнулась дверь, Марина Николаевна посмотрела на мужа и вздрогнула: лицо его было угрюмым, жестким и как бы постаревшим мгновенно.
— Так где ты была? — негромко спросил он.
— Что за вопрос? — пожала она плечами. — Я говорила тебе, по-моему.
— Скажи еще.
— Пожалуйста. Я была в командировке.
— Так…
Он долго молчал, низко склонив голову, и у нее появилась надежда, что он не знает ничего определенного, что поведение его лишь результат догадок и подозрении. Но вот он поднял на нее глаза, полные такой мучительной и словно бы стыдящейся себя боли, что эта надежда сразу исчезла.
— Так вот, — начал он, трудно дыша, — я встретил вашу заведующую, и она сказала, что ни в какую командировку тебя не посылали.
Марина Николаевна ожидала чего-то подобного, и все-таки сказанное ошеломило ее. Она словно бы полетела вниз с обрыва, и в этом падении все спуталось, и осталось лишь ощущение безобразного хаоса и подкатывающей к горлу дурноты.
— Так где ты была? — повторил Дмитрий.
Она молчала, падая и падая куда-то, и ей казалось, что нет и не может быть ничего хуже этого беспорядочного падения. Неожиданно и ярко вспомнился Павел, и возможность опоры и спасения вдруг забрезжила для нее. Она усилием остановилась на этом воспоминании, чувствуя, что головокружительный ее полет вниз замедляется, что она вновь начинает воспринимать реальность окружающего и свое место в нем. Прошло несколько секунд или минут, быть может, и у нее появилось достаточно сил и мужества, чтобы поднять на Дмитрия глаза. Она знала теперь, что скажет, и ужаснулась той боли, которую вот сейчас причинит ему. Мысль о том, нельзя ли избежать этого страшного, незаслуженного им удара, мелькнула у нее. Она словно бы задала себе вопрос и тут же, мгновенно, получила на него ответ — нет, нельзя. Понимание и собственного и его положения ярко вспыхнуло в ней. Она должна была честно ему ответить. И для себя, чтобы задержать это, убивающее ее душу, падение в хаос, и для него тоже, потому что ложь, в конечном счете, будет для него еще страшней и тяжелей, чем правда.