— Брось… — поморщился Ляпин. — Это разговор в пользу бедных. В науке каждый, даже небольшой успех на тысячи, а то и на миллионы людей в конечном счете работает. Масштаб! И дело творческое, не то что наша текучка.
— В этой текучке — жизнь, — вздохнул Смольников. — Ну, да ладно, не будем спорить. Давайте-ка за наших ребят лучше выпьем. За каждого по очереди, а?
— Не много ли будет? — усмехнулся Ляпин.
— А мы по глотку хотя бы. Да и сколько нас в группе-то было? Десять всего, пустяки. Закусывай покрепче — и будешь молодец. Ну-с, по алфавиту и пойдем. Астахова первая. За Астахову Наташку, акушера-гинеколога. Чтоб рука у нее легкая всегда в работе была…
Хмелея, Смольников становился все добродушней. Глаза его подернулись влажной пленкой, с лица не сходила улыбка. Он целовал то руку жены, то Ларисы, то Ляпина ласково по плечу похлопывал. Долго и подробно говорил о недавней своей поездке в Швецию, и получалось у него это очень хорошо. И юмор в его рассказе был, и занимательность, и кое-что профессионально интересное. Встречаясь с ним взглядом, Ляпин думал, что вряд ли он понимает его, Ляпина, как личность. Вряд ли. Он видит в нем все того же, давнего и уже не существующего на свете Витальку, с которым в одной комнате общежития шесть лет прожил. В этом соображении для Ляпина было что-то обидное, он являлся для Смольникова скорее символом студенческой молодости, чем живым, теперешним человеком.
Ляпин внешне вполне отзывался на знаки дружеского расположения Смольникова, но в душе испытывал к приятелю смутную враждебность. Что-то излишне самоуверенное, барственно-покровительственное чудилось ему в поведении Смольникова. Ляпину казалось, что его ласкают и подбадривают здесь, словно бедного родственника.
Даже в том, как по-разному они со Смольниковым хмелели, Ляпин видел что-то обидное для себя. Смольников все более добрел, смягчался, излучал довольство и жизнерадостность. Ляпин же становился подозрительным и угрюмым, пытаясь это безуспешно скрывать. Ему казалось уже, что Руфина поглядывает на него с насмешкой, а жена, танцуя, чрезмерно к Смольникову льнет. И в таком пустяке, как застолье, были они с ним в неравном положении: Смольников явное удовольствие получал, а он — лишь маялся и раздражался.
Домой Ляпины возвращались мрачными, почти не разговаривали и избегали друг на друга смотреть. Увиденное у Смольниковых угнетало их. Да и само возвращение на троллейбусе было неприятным. Туда с комфортом и шиком ехали, а обратно — в давке и толкотне. Казалось, что Смольников их привез, позабавился их обществом, сколько хотелось, а потом выставил за дверь.