Вид напряженной, азартной работы захватывал Ляпина все больше, и ему уже трудно было оставаться в роли постороннего наблюдателя. Наконец он не выдержал и сказал ассистенту Ивлева, что помоется и сменит его.
Ляпин давно уже, около года, не оперировал вместе с Ивлевым и сразу же почувствовал, что тот работает гораздо лучше, чем он сам. Главное — точнее и быстрее. И решительней. Да и добротней, надежней, пожалуй. Надо же, как вырос. Настоящий мастер…
Понемногу, однако, дело у Ляпина пошло на лад, азарт и вдохновение Ивлева передались ему. Он тянулся за Ивлевым, напрягаясь и физически, и душевно, стремясь попасть в ритм его движений, слиться с ходом его врачебного мышления, и в конце концов ему это удалось. И вот тогда он и испытал еще, пожалуй, с такой силой не испытанное им раньше наслаждение от операции. Он понимал, что это было вызвано Ивлевым, его душевным напором и вдохновением, его виртуозным мастерством, и был ему благодарен. Видя, что операция близится к концу, он почувствовал сожаление. Такое было совсем уж необычно для него, всегда ведь хотелось сбросить груз работы как можно скорее. А сейчас — нет, сейчас он был бы рад длить работу, наслаждаясь ее точностью, слаженностью и самозабвением…
После операции, закончившейся вполне успешно, Ляпин пригласил Ивлева в кабинет. Он испытывал сейчас к нему странные, противоречивые чувства. Была тут и благодарность за удовольствие, которое он получил, была и зависть, было и раздражение, и даже тревога. Ординатор, да еще совсем молодой, не должен оперировать лучше заведующего, это всегда осложнениями и неприятностями грозит — и авторитет трудно поддерживать, и конкурента рядом чувствуешь. Хотя о конкуренции пока еще рано говорить, успокоил себя Ляпин. Как бы хирург ни работал, но если стаж у него трехлетний всего — все равно он еще мальчишка. Во всяком случае, в глазах администрации, начальства…
Ивлев разлегся в кресле, выставив ноги на самую середину кабинета, и потянулся до хруста в суставах. Такая вольность в присутствии заведующего, да еще в его кабинете, была ему несвойственна и вообще, по мнению Ляпина, недопустима. Однако сейчас он воспринял это как должное, понимая, что после такой отличной, такой тяжелой и успешной работы Ивлев мог себе подобное позволить. Ненадолго, конечно, на несколько минут. И действительно, тот, как бы уловив его мысль, скоро сел в обычную позу и попросил разрешения закурить.
— Пожалуйста! — кивнул Ляпин. — Может, рюмку коньяку? Тем более что рабочий день давно закончен.
В предупредительности, с которой он это сказал, прозвучало то уважение к Ивлеву, которое он и хотел бы, но не мог сейчас скрыть.