— Ну, у меня это не получается — на горло себе наступать… Кстати, Каплину я отпускаю на три дня. Отгулы.
— Подряд? — подняла Кузьминская брови. — Но ведь мы договаривались подряд не давать.
— Это же наше внутреннее дело, наши трудности. Выйдем из положения. Понимаете, нужно ей очень. Сердечные дела.
— Тем более незачем потакать! — сказала Кузьминская с возмущением. — Это баловство, как хотите!
— Почему же… Судьба, может быть, у человека решается.
— Ах, не в первый раз я такое от вас слышу! Марина Николаевна, милая, ну какая еще судьба?! Есть, понимаете, работа и есть жизнь личная, и не надо это путать. Ну, хорошо, хорошо, в конце концов, это действительно ваше внутреннее дело. Я вообще говорю, в принципе. Личное и служебное надо разделять четче. И для дела это только на пользу.
Как всегда после разговора с Кузьминской, Марине Николаевне захотелось подвигаться, свежим воздухом подышать, поболтать с кем-нибудь, посмеяться. Она вышла из библиотеки и несколько минут постояла у входа, щурясь на жарком и слепящем солнце. Газон напротив был зелен, с редкими крапинками ромашек и васильков, над ним суматошно и вольно плясали белые и желтые бабочки, и Марина Николаевна почувствовала желание пройтись босиком по этой густой, шелковистой даже на взгляд, траве. Вдоль дальнего края газона стояли в ряд пять голубых елочек и были очень хороши под ярким солнцем. Хвоя их чуть серебрилась, как от изморози, и тянуло подойти, потрогать ее и, может быть, ощутить прохладу…
Вернувшись, Марина Николаевна приступила к делу, которое давно и с радостью предвкушала — к подготовке стенда, посвященного юбилею Блока. Это был ее любимый поэт, и она любила не только его стихи, но и его самого — почти как живого человека. Она знала его биографию до мелких подробностей, читала о нем все, что только могла достать, какой-нибудь том из его шеститомного собрания сочинений почти постоянно лежал на ее рабочем столе, и она часто заглядывала туда, выбрав свободную минуту.
Она прикинула список книг, которые нужно представить на стенде, кое-что сразу же нашла, полистала их одну за другой и задержалась на любимой своей фотографии Блока, сделанной незадолго до его смерти. Печальное, какое-то обугленное лицо… Когда бы она ни посмотрела на эту фотографию, чувство странной, материнской какой-то жалости возникало в ней и возникло сейчас. Выносить его было тяжело, и она захлопнула книгу.
Обсудив с художником библиотеки оформление стенда, Марина Николаевна пошла в свой кабинет — пора было почаевничать по заведенному у них порядку. Там ее ждали уже все трое — Валентина, Светлана и Верочка. Она села и спросила строго: