— Аня, только не впадай в истерику, даем рекламу. Третья камера.
Выдавливаю из себя фирменную улыбочку:
— Ситуация накаляется, возможно далее мы получим более интересные ответы. А сейчас у нас реклама.
Далее в наушнике звучит сигнал о запуске рекламного блока. Сдерживая негодование и гнев, прошу подать полотенце. Тут же получаю его в руки, медленно вытираю лицо. С ужасом понимаю, что руки трясутся и стараюсь думать о том, что тушь может и не поползет, но лицо припудрить придется снова. А напротив все в той же позе сидит бледный и возмущенный Шах, в глазах которого столько презрения, сколько вообще можно вылить на телевизионную таракашку.
— Возможно, — говорю я, с трудом сдерживая голос, — возможно, мы не правильно поняли друг друга. — И почти с улыбкой добавляю. — Подобное случается.
Он не двинулся с места. Отдаюсь чуть-чуть назад, наклонив голову в сторону помощницы главного редактора, чтобы спросить:
— И что я сказала не так?
— Вообще-то его переводчик допустил промах, — Антонина прикусила губу, — и твои слова прозвучали не как вопрос, а как оскорбление.
— А переспросить он не мог?
— Как видишь, нет.
— Вижу.
Подоспевший к Шаху помощник, сгорбившись в три погибели при росте под два метра, быстро шепчет в ухо «великого», разъясняя произошедшее. Видеть, как взгляд все еще полный презрения становится невинно ясным и удивленным, было горько. Вот сейчас посыпятся запоздалые извинения на немецком языке.
— Ты молодец, — прошептала Антонина, — сдержалась!
— Оно и не удивительно Шах ведь. — Это уже Степан снимал с меня микрофон.
— Степ, будь на его месте… — я оборвала никчемные пояснения, — предлагаю свернуть тему.
— Анют, — помощница Глеба Васильевича настороженно улыбнулась, обращаясь ко мне, — он очень извиняется и просит…
Дальше можно было не продолжать. Чего именно просит наш главный, так это продолжить эфир, и как ни в чем не бывало завершить программу полюбовно. Раз просит, значит нужно, раз нужно, сделаю.
— Что по времени?
— Ты золотце! Чуть менее минуты…
— Я знаю.
Переодевалась там же не «отходя от кассы», точнее спрятавшись за спину нашего Степана. Сильно оголяться не пришлось, под пиджаком была не только рубашка, но и нательная майка. Промокнуть она не успела, так что следующую рубашку натянула поверх нее.
— Блин! В Youtube попадет его плевок газировкой! И моя мокрая улыбка…
— Сорвешь кучу лайков, — прокомментировал Степан, не поворачиваясь, — улыбка у тебя, что надо получилась…
— Спасибо.
Стул поменять забыли, да и я это заметила с опозданием. От того плюхнувшись на мокрое сидение поблагодарила от души всех и сразу. Мокряк на груди — это одно, а вот на попе — это уже совсем другое.