Сквозь слезы он смутно различал труп, поломанную крапиву; прекрасные волосы с медным отливом, запачканные кровью, наполовину распустились, открывая затылок; рука, на которой блестело обручальное кольцо, уже приобрела восковой оттенок., и рядом с разорванной сумкой — зажигалка. Он подобрал ее. Если бы у него хватило смелости, он бы взял и кольцо и надел себе на палец.
Бедная Эвридика! Никогда уже ей не восстать из небытия, в котором она пожелала исчезнуть!
Он удалялся медленно, пятясь, как будто убил ее сам. Ему вдруг стало страшно при виде этого исковерканного тела, над которым уже простерлась тень воронья. Он бросился бегом между могилами, сжимая в руке зажигалку. На кладбище он встретил Мадлен и на кладбище расставался с ней. Теперь все кончено, и никто никогда не узнает, почему она это сделала. Никто не узнает, что он тоже был здесь. Что у него не хватило смелости обойти дверь снаружи… Он добежал до паперти, укрылся в машине. Собственное отражение в ветровом стекле вызвало у него дрожь отвращения. Он ненавидел свою жизнь. Отныне она превратится в ад. Он ехал долго, заблудился и с изумлением узнал вокзал в Понтуазе, заметил отделение жандармерии. Наверное, надо пойти туда, сообщить о случившемся, отдаться в руки правосудия? Но закон тут бессилен. Его примут за сумасшедшего. Что же ему делать? Пустить себе пулю в лоб? Ничего не выйдет. Никогда ему этого не сделать! Флавьер вынужден был признаться себе, что он всего лишь трус, что головокружение не может служить ему оправданием. Больна была его воля. Ах, как права была Мадлен! Как он хотел бы быть животным! Мирно пережевывать свою жвачку до самой бойни, до последнего удара молота!
В Париж он вернулся через Аньерские ворота. Было шесть часов. Так или иначе, он должен отчитаться перед Жевинем. Флавьер зашел в кафе на бульваре Мальзерб. Заперся в туалете, умылся, вытерся носовым платком и причесался. Потом позвонил Жевиню. Незнакомый голос ответил, что того сейчас нет в конторе и, вероятно, сегодня уже не будет. Флавьер заказал рюмку коньяку и выпил прямо у стойки. От горя он был как пьяный; ему чудилось, что он в аквариуме, а лица людей напоминали плывущих рыб. Он выпил еще коньяку. Время от времени он повторял про себя: «Мадлен умерла», но, в общем, его это не удивляло. Он всегда знал, что этим все кончится. Нужно было столько сил, столько жизненной энергии, чтобы заставить ее примириться с жизнью!
— Бармен, еще коньяку!
Однажды он ее спас. Что же еще он мог сделать? Нет, ему не в чем себя упрекнуть. Сумей он даже обойти дверь, все равно было бы слишком поздно.