Помню в детстве, когда гостил на ранчо у деда, местный муниципалитет принял решение ликвидировать старое кладбище, а на его месте разбить парк. Дедушка лишь пожал плечами, а мне сказал, что люди сначала экологию угробили, потом с тем же усердием бросились её восстанавливать. А лучше бы свалили с планеты, она бы сама раны залечила. Менее прогрессивные соседи-старики говорили о проклятии, что падёт на тех, кто кладбище потревожит. Болтали о старых индейских захоронениях под ним и прочих популярных сказках. Я с местными мальчишками наблюдал за сносом — никаких призраков, только покорёженные памятники, сгнившее дерево и кое-где кости. Никого не прокляли, даже когда засыпали площадь перегноем и высадили там саженцы. Через десять лет дед со своими друзьями спокойно играл в шахматы, по старинке — на деревянной доске костяными фигурами. Еще через пять деда не стало, его тело кремировали, а прах стоял в урне на каминной полке, пока однажды кузина Хелен не опрокинула её во время уборки. Пепел вместе с глиняными осколками был собран и выброшен в мусор. И никто из нас не подумал, что она поступила неправильно.
Я стоял у печи для кремации, чей жар неприятно опалял меня с одного бока. С другого веяло холодом морозильных установок, где ждали своей очереди тела усопших.
— Значит, меня сожгут, — я зачем-то сказал очевидное вслух, но мне возразили:
— На кой жечь вампира, что варит такую замечательную сыворотку правды?
— Так я же умер…
— Ох, какие ж вы кровососы пафосные! Ну помер, ну кровь пьешь, и что теперь? Не мою ж, в конце концов, так что пей себе на здоровье. И глаза, что ли, открой, а то бледнющий, как будто и впрямь с покойником треплюсь, вместо того, чтобы по хозяйству хлопотать.
Я нахмурился, посмотрел в пламя, потом закрыл и медленно открыл глаза. Картинка сменилась, но новая плыла и резала взгляд ярким весенним солнцем, заглядывающим в окно просторной залы. Я лежал на деревянном столе посреди комнаты, раздетый по пояс, босой. С одной стороны, белела печь, в которой что-то пек низенький седой старичок с шикарной пушистой бородой, вроде бы его звали Тишкой. С другой, лекарь Ксандр, почти что трезвый и сосредоточенный, макал кисточку в банку с желтоватой вязкой субстанцией и мазал ей мелкие порезы на моей левой руке.
— Ну что? Как бок?
Я прислушался к ощущениям: справа внизу живота немного болело, но вполне терпимо, больше беспокоил всё-таки жар, исходящий от печи. Наверное, для остального использовались исцеляющие зелья и мази, вроде той, что Ксандр держал в руках. Я немного приподнял голову и увидел аккуратный шов, словно мне тут аппендикс удалили, а не порез от меча, причиняющего настоящую боль, зашили. Ещё же были порезы на руке! Поднес ладонь к глазам, но ничего не обнаружил, даже шрамов.