Гарри к нам не ворвался, ему хватило выдержки дождаться, когда благоразумная Людочка остановит мои руки и выйдет из уборной к гостям. Он вошел ко мне, когда я, сидя на краю ванной, пил воду из-под крана и умывался, чтобы привести себя в порядок. Он ударил меня по лицу и с первого удара одержал победу, попав по левому глазу своими металлическими часами. Глаз почернел, затек, синяк опустился по нижнему веку до щеки. Я узнал об этом только под утро. А до этого мы бегали по дому, дрались, кидались стульями. Потом я ушел на танцы в общагу, где и был обласкан. Особенно всех позабавил Лапин, проснувшийся около полудня следующего дня со словами «Какой спокойный Новый год!».
– Знаешь, Гарри, мне было стыдно за это всю жизнь, – сказал я, продолжая лукавить. – Перепил, потерял контроль. Виноват. Вы ведь, кажется, потом помирились?
– Помирились, – передразнил он меня. – Помирились, а после аборта опять поссорились.
Это был точно Гарри. Грауберман оказался Грауберманом. Не двойником, не клоном, не репликантом. Человеком из общего со мной прошлого. Другом детства, юности, зрелости и старости.
– А че ты кривлялся? – спросил я осторожно. – Я уже решил, что обознался. Или встретился со случаем полной амнезии.
Он неприязненно посмотрел на меня, видимо, подбирая правильные слова.
– Как тебе сказать… Все настолько изменилось… Я просто не могу принимать этого всерьез… Не могу всю эту жизнь принимать всерьез… – Он отрывисто задышал, словно собирался заплакать или закричать: – Ты вот рассказывал вчера про матрасы, а мне хотелось взять тебя за лицо. Мне противно было. Я даже ебнуть мог, честно. Даже не потому, что это сентиментально, душещипательно, глупо… У меня ощущение, что это было не со мной… Что это будто до рождения… никчемное что-то… Я сейчас вижу каких-то темных людей, которые копошатся в Сибири, на Дальнем Востоке, в Москве… И это мы… И мы безнадежны… бессмысленны… Мы ходячее говно… Понимаешь?
Я не понимал, но на всякий случай кивнул. Передо мной сидел человек, на чьей могиле я десять лет назад пил водку. Мертвым Гарри видели все: друзья, родственники. И если лично я не был свидетелем его смерти, это не значило, что мне можно считать его живым. Я не мог с ним этим поделиться, хотя он, наверное, знал о жизни и смерти больше, чем я.
– Ты избавил меня от мучительных догадок, – сказал я, усмехаясь. – Я же тоже человек… Думаю… Вспоминаю…
– Короче, человек, – оборвал он меня на полуслове. – Фишка в том, что я вижу теперь людей как темные пятна, могу их пнуть, проткнуть, разорвать. Они в основной своей массе именно такие: ни живые, ни мертвые. А другие, к которым я отношусь нормально, выглядят как в огненном облаке, тумане… Вокруг некоторых эта газообразная шерсть есть, вокруг других – нет. Прошлое лишено ее начисто. Вот мне и неинтересно. Мне кажется, что лет до двадцати пяти я спал. А теперь проснулся. И увидел все как есть. Понятно я объяснил? Я читал где-то про аурические облака, там было правильно все написано… Ты тоже врубишься когда-нибудь…