– Папа, могила! – Он ринулся к памятнику, разгреб от старых листьев железный ящик предполагаемого надгробия. – Прочитай!
– Ты не умеешь читать, сыночка?
– Прочитай. Тут прописные буквы.
Оградка и крест были выкрашены голубой, уже облупившейся краской. На кресте намотан старый рушник, на уголке забора – горшок, из которого произрастали нежные розовые цветочки. Здесь же стояли два остова проржавевших керосиновых ламп без стеклянных колпаков. На ящике, сходном скорее с несгораемым сейфом, чем с памятником, была приклеена табличка из нержавейки, на ней неровными буквами, исполненными электрогравером, значилось: «Здесь 25 августа 1999 года трагически оборвалась жизнь Ереминой Татьяны Васильевны».
– Тут кто-то умер, – сказал я сыну. – Трагически.
– Инсульт? – спросил Гриша, и я удивился, что он знает такие слова.
– Инфаркт, – ответил я, догадываясь, что в девяносто девятом году здесь случилось что-то похуже.
– Ее здесь зарыли?
– Нет, она лежит на кладбище. Тут бы никто не позволил. Это просто чтоб все знали, что эта женщина здесь умерла. Видел крестики вдоль дорог? Это в память о тех, кто разбился на автомобиле. А это для обозначения места, где умерла Татьяна.
Гришка кивнул, собрал в охапку мох из корзины и аккуратно рассредоточил его по краям заборчика.
– Так ей будет теплее.
– Поехали лучше рыбу ловить, – осенило меня. – Нафиг нам эти грибы?
– Здорово, поехали! – обрадовался Гришка. – Рыба вкуснее. И шевелится.
Через несколько минут мы были у Андрея Шнурапета в Кобыльнике. Он давно хвалился соседской компостной кучей, дающей экологический биогумус для огорода и отличного земляного червя. Не стучась в калитку, мы прошли с Гришкой во двор, поздоровались с незнакомыми мужчинами и женщинами, сидевшими на веранде. Шнурапеты что-то праздновали, но застолье, видимо, шло так хорошо, что присутствие хозяев стало необязательным.
– Мир вашему дому, – сказал я вежливо. – Где хозяин?
– Пилит, – ответили мне почти хором.
Я решил не переспрашивать и углубился в строительное многообразие участка. Найти Андрея было нетрудно – по восторженно визжащему звуку его новой пилорамы. Приобретение распилочного цеха делало его независимым от его близнеца Анатолия, с которым у него с давних пор завязалось яростное соперничество. Братья без конца и края делили инструмент, ссорились, кажется, даже судились.
Мы стояли, переминаясь с ноги на ногу, любуясь работой рамщика, вдыхая распыленные в воздухе ароматы леса, но помешать Шнурапету не решились. Гришка громко чихнул – древесная взвесь клубилась над пристройкой Андрея, поднимаясь в небо золотыми, похожими на стружки облаками. Я прошел к сараю, взял лопату, прислоненную к двери, отыскал среди барахла пыльную пол-литровую банку. Народ на веранде загомонил, радуясь то ли удачно произнесенному тосту, то ли красочному блюду, поданному к столу. Мы направились на двор к соседям. Я раскапывал помойку, Гришка отлавливал червяков. Худосочные они в этих местах. Тонкие. Будто специально выращенные для рыбьей мелюзги. Другой наживки было не достать; в магазине можно купить лишь опарыша или мотыль.