Габби вытащила трехдюймовый швейцарский армейский нож. Розовый.
Зеленоглазый нехотя выложил баллончик с краской и нож для разрезания бумаги.
Даже у злополучного Тодда нашлись несколько книжечек картонных спичек и небольшая емкость с горючей жидкостью.
Люс чувствовала себя неловко оттого, что не припрятала что-нибудь запретное, однако изумленно задохнулась, увидев, как ребята, порывшись в карманах, швыряют в коробку сотовые телефоны.
Подавшись вперед, чтобы ближе рассмотреть табличку «Запрещенные предметы», она убедилась, что мобильники, пейджеры и прочие двусторонние радиоустройства правилами не допускаются. Ей и так уже не позволили оставить машину! Люс вспотевшей ладонью сжала в кармане сотовый – единственную связь с внешним миром. Когда воспитательница увидела выражение ее лица, она схлопотала несколько торопливых пощечин.
– Не падай при мне в обморок, детка, я недостаточно зарабатываю, чтобы еще и приводить кого-то в чувство. Кроме того, тебе полагается один телефонный звонок в неделю из главного вестибюля.
Один звонок в неделю? Но…
Она бросила прощальный взгляд на свой сотовый и заметила два новых сообщения. Казалось невозможным, что они станут последними. Первое прислала Келли.
«Перезвони немедленно! Буду ждать у телефона всю ночь, так что готовься хитрить. И помни мантру, что я тебе прописала. Ты выживешь! Кстати, хотя и не ручаюсь, но я думаю, что все уже совершенно забыли о…»
Келли, как обычно, распиналась так долго, что мобильник оборвал сообщение на четвертой строке. Люс даже ощутила нечто похожее на облегчение. Не хотелось читать, как в прежней школе все забыли о том, что с ней случилось, и о том, что она сотворила в том месте даже с самой землей.
Она вздохнула и принялась читать следующую эсэмэску. От мамы, которая лишь недавно научилась отправлять текстовые сообщения и наверняка ничего не знает насчет звонков раз в неделю, иначе никогда бы не оставила здесь дочь. Ведь правда?
«Малыш, мы думаем о тебе. Веди себя хорошо, ешь больше белка. Поговорим, когда сможем. Любим тебя, мама и папа».
Люс вздохнула и подумала, что родители не могли не знать. А как еще объяснить их унылые лица, когда она утром помахала им, стоя у школьных ворот, сжимая в руке спортивную сумку? За завтраком она еще пыталась шутить о том, как наконец избавится от жуткого новоанглийского акцента, который подцепила в Довере, но мама с папой даже не улыбнулись. Она-то думала, что они все еще сердятся. Они никогда не повышали голос, и Люс твердо знала: если когда-нибудь совершит действительно серьезный промах, они будут говорить с ней так же спокойно. Теперь она поняла, почему родители так странно вели себя сегодня утром. Просто сокрушались о том, что лишены любой связи с дочерью.