Я лежала в своем укрытии, словно пришпиленная к месту. Казалось, мое тело срослось с корпусом «Каракатицы» и я сама превратилась в гнутую серую доску. Вот, оказывается, каково быть лодкой! Каждый удар волны отдается пронзительной болью во всем теле. Ты мечтаешь лишь о том, чтобы потянуться, высвободиться из шпангоутов[4] и избавиться от постоянной злобной качки. Вот каково быть лодкой. Никогда прежде я не задумывалась, как это, наверное, ужасно.
– Хочешь, теперь я сяду у руля? – предложил бородач.
– Нет, – ответил лысый.
Они замолчали. Немного погодя я услыхала, как бородатый вздохнул и проворчал, что вот так выходить в море, когда даже большие корабли уже встали на прикол, – значит бросать вызов судьбе.
– Прекрати ныть! – рявкнул лысый. – А разве на Волчьих островах нас судьба по головке гладила?
Бородач не ответил.
– Может, нам там везло? – не унимался лысый.
– Нет. Но мы хоть не ввязывались в безумные затеи.
– А разве то, как мы жили, не было безумием? Месяц за месяцем без всякого толку!
– Ну, поначалу-то всем нелегко…
– Поначалу? Да что ты такое городишь! Год эта волынка тянулась, а ты говоришь – начало!
Они продолжали переругиваться. Из их ссоры я поняла, что год, проведенный лысым и бородатым на Волчьих островах, был для них сплошной неудачей. На охоте им не везло. Вот лысый и решил: раз им не удалось подстрелить ни одного волка, надо поискать другую работенку. Надо, он считал, взять судьбу за горло. Поэтому он и раздобыл себе амулет с сельдяным королем.
Бородач проворчал, что судьбу так просто не переломить, она сильнее человека, волка и сельдяного короля, вместе взятых.
Лысый только хмыкнул в ответ. Спор прекратился, и несколько часов они плыли молча, хотя, видимо, дуться друг на дружку продолжали. А вот море и ветер на судьбу не жаловались. Ветер дул все сильнее и сильнее, а волны злились, становились яростнее и с громом и брызгами налетали на суденышко. У меня голова кружилась, оттого что мы то взлетали на волне, то ныряли вниз. Но те двое молча вели шлюпку вперед, словно соревновались, кто дольше выдержит и не пожалуется. Ох, ну и ветер!
В конце концов бородатый все-таки решил, что надо бы зарифить парус[5].
– Нет, – ответил лысый. Не станет он этого делать.
Бородатый настаивал: надо бы хоть немного парус убрать, глупо так гнать незнакомое судно.
Но лысый не соглашался. Довольно он потакал судьбе, которая вертела им и его жизнью как хотела. Больше он ничего не боится!
Бородатый попробовал все-таки ослабить парус, но тут лысый вмешался и велел ему прекратить. Снова началась перебранка. Бородач орал на лысого, что он их утопит, а лысый кричал, что дай бородачу волю, он бы убрал оба паруса и пустил их на волю волн. Ветер усиливался. Жутко было лежать в темноте и слушать весь этот рев: рычание людей, рычание ветра, рычание моря. Волны ударяли о борт, словно колотили по нему тысячью кулаков, требуя: «Впустите!»