Некоторое время он стоит у окна и потом с решительным видом направляется к двери.
— Пройдусь немного, — говорит он себе. — Потом приду и буду заниматься.
Ему кажется необыкновенно заманчивым видеть сейчас московские улицы. Во-первых, в необычное время, в будни, все кажется другим, а потом теперь все, даже хорошо знакомые, места говорят о прошлом, о том, что было когда-то раньше, все полны странных, волнующих воспоминаний.
Осокин приходит домой к завтраку.
— Приезжал из гимназии учитель, — говорит ему горничная, — с барыней говорил. Очень сердится.
У Осокина падает сердце.
— Как я мог забыть? Инспектор прислал воспитателя. Ну, конечно! И он даже не застал меня дома. Я помню, что это именно так и было. Теперь начнется история… Интересно, что мама сказала ему?
Входит его мать. У нее очень расстроенный вид.
— Ваня, здесь был воспитатель из гимназии. И я даже не знала, что тебя нет дома. И не знала, что сказать ему. Придумывала что-то, говорила, что тебя всю ночь мучили зубы и что, вероятно, ты уехал к зубному врачу. Но это все вышло очень нескладно. Он сказал, чтобы ты сейчас же, как придешь домой, ехал в гимназию и привез свидетельство от зубного врача. Иначе они непременно пошлют к нему. Мне все так неприятно, я не умею врать. Этот воспитатель совсем, как сыщик, допрашивал меня, когда ты лег, когда ты встал, к какому врачу поехал. Зачем ты меня ставишь в такое положение? И что теперь ты будешь делать?
Осокин чувствует и жалость к ней, и раскаяние, и стыд, а больше всего ужас перед тем, что все начинает идти совершенно так же, как было раньше, точно медленно поворачивается колесо какой-то страшной машины, — колесо, к которому он привязан, которого он не может ни остановить, ни задержать. Да, все это было!
Он вспоминает мельчайшие детали, слова матери, выражение ее лица, замерзшие стекла в окне. И не знает, что ответить.
— Я хотел поговорить с тобой, мама, — произносит он наконец, с каким-то холодом в душе сознавая, что повторяет свои собственные прежние слова. — Я больше не могу жить в пансионе. И сегодня я не пойду в гимназию. Тебе придется поехать к директору и поговорить с ним. Пускай они сделают меня приходящим. Я три воскресенья сидел без отпуска и четыре недели не выходил на воздух. Воспитателям лень гулять с пансионерами, и они отговариваются дурной погодой. И каждый думает только о себе, не понимает, что и другие делают то же самое. Скажи это директору. Это безобразие. Я больше не могу этого выносить.
— Ах, Ваня, — говорит мать, — конечно, я всегда хотела сама, чтобы ты жил дома. Но ты понимаешь, что ведь если я возьму тебя из пансиона, ты потеряешь право на казенное содержание. Назад уже нельзя поступить. А подумай, если я вдруг умру, что ты будешь делать? Я хотела бы, чтобы ты еще год или два побыл в пансионе.