Но снова выигрывает. Играют дальше.
— Ну вот, я, кажется, уже заболел, — вздыхает Осокин, передавая деньги своей соседке и тихонько пожимая кончики ее пальцев.
— Я вас буду лечить, — смеется она.
— Хорошо, — отвечает он, — уговор дороже денег. Но вы себе представить не можете, как мне надоедает знать все вперед.
— Что вы знаете сейчас?
— Я знаю, что будет что-то скверное, но мне все равно. Иногда на меня находит такое настроение, что мне хочется идти наперекор, вразрез. Пускай будет что будет.
— И вы знаете только это, больше ничего? — она искоса взглядывает на Осокина, улыбаясь глазами. И Осокину делается даже страшно, что он мог быть таким дураком и мог уйти в училище. Конечно, он пойдет ее провожать… Между ними уже что-то решено…
Игра идет. Теперь Осокину кажется, что он действительно знает другое. Он выигрывает больше всех и ухаживает за своей соседкой.
Разъезжаются под утро, и Осокин едет провожать свою партнершу.
— Я вернусь к тебе, — говорит он Соколову, отведя его в сторону.
— Если тебя пустят! Это, брат, тебе не юнкерское училище. Попробуй вот тут нарушить дисциплину!
…Через три недели. Осокин, сильно похудевший, сидит у Соколова. Его исключили из училища и отправляют в полк вольноопределяющимся.
— Толком расскажи, толком, как все вышло, — говорит Соколов.
— Ну… сначала, я поехал провожать… ты знаешь?
— Ну да, Анну Степановну.
— Ну и остался у нее. Она — прелесть. Но дело не в этом. Днем нужно было уходить. Ей было неудобно, чтобы я оставался до вечера. Вышел от нее и на первом же углу наткнулся на жандармского полковника. Ну, естественно, он сейчас же отобрал у меня билет и послал меня в училище доложить дежурному офицеру, что и как. Там меня, раба Божьего, под арест, вспомнили еще какие-то старые грехи и держали под арестом три недели. Это, брат, тоже конфетка. Ну, а в заключение — вон из училища, и в солдаты, к черту на кулички, в пехотный полк, в Среднюю Азию, на Персидскую границу. Да, еще спасибо, что дали несколько дней сроку и позволили ехать за свой счет.
— Ловко вышло. Везет тебе как утопленнику.
— Вот уж именно.
— Анна Степановна все справлялась о тебе. Ей нужно было уезжать, и она не хотела ехать, не узнав о тебе. Мы уже через Крутицкого узнавали для нее, жив ты или умер. Сказали, что жив и сидишь под арестом.
— Она в Петербург уехала?
— Да.
— Ну а я, значит, опять с разбитым корытом. Но, понимаешь, мне ни капельки не жалко. Я думаю, из вас этого никто не поймет.
— Что же ты теперь будешь делать?
— Что делать? Теперь только одно остается — поеду в полк. Дальше видно будет. Но подумай, какая подлость, что я это все знал заранее.