Князь Юрий бросил недобрый взгляд на Святослава, но промолчал, как бы признавая его правоту.
– Если позволишь, князь, еще слово молвить, – вновь заговорил Коловрат, – думаю, нужно побыстрее сызнова туда с войском наведаться да прошерстить пограничные земли с большим усердием. Просеять племена тамошние, пока татары не нагрянули, и поздно не стало. Укрепить, сколь можно, границы. Чует мое сердце, что только малую часть крамольников мы обнаружили. Да и то случайно. Дозволь, князь, новое войско туда снарядить?
Словно желая что-то сказать на это, воевода Богдан вдруг шагнул вперед. Ему очень не нравилось, что князь так долго разговаривает с тысяцким, а воеводе еще не уделил должного внимания. Но Юрий сделал тому знак помолчать. Воевода отступил назад и насупился еще больше.
– Прошерстить пограничье надобно, спору нет, – заметил вслух Юрий, – вывести всю крамолу, что там завелась. Но этим не ты, Евпатий, займешься. Для такого дела у нас целый князь имеется – брат мой, Ингварь, который за покой и подавление смуты в княжестве мной отвечать поставлен[8].
Юрий бросил косой взгляд в сторону боярина Святослава.
– Только нет его сейчас в Рязани, как и епископа, но скоро будет. Как вернется, обговорю я с ним все слова твои и сам его отправлю в сей поход упредительный. А для порядка с ним поедет воевода Богдан, раз уж войной запахло. Не ровен час и в самом деле междоусобица сия в настоящее сражение перерастет. Кто знает, когда татары нагрянут. По твоим словам, Евпатий, выходит, что теперь их можно ждать в любой день.
– Собирай войско, воевода, – приказал князь Богдану, помолчав, – все войско собирай. А пока ратники будут собираться здесь, ты в порубежье с частью воинов да князем Ингварем отправишься. Он там наведет порядок, брат мой это умеет, а ты при нем будешь. Рязань же пока на Евпатия оставишь.
– Слушаю, княже, – поклонился воевода, услышав княжеский приказ. Хотя и не совсем по сердцу тот ему пришелся.
– А для тебя, Евпатий, – проговорил князь рязанский, помолчав мгновение и смерив взглядом боярина, – у меня еще особое дело имеется.
Однако что за дело, Юрий при всех говорить не стал. Сначала отпустил боярина Святослава и воеводу Богдана к своим помощникам, кои давно дожидались обоих на дворе, скучая. Боярин лишь поклонился, скользнул безразличным взглядом по раззолоченным стенам парадного зала и вышел, не выказывая никаких особых чувств. Даже не взглянул на Евпатия. Сказывалась привычка вести переговоры с иноземцами и хитроумными чиновниками, держать все в себе, не показывая виду. А вот рязанский воевода, явно уязвленный вниманием князя к тысяцкому, покраснел и шагнул за порог кремля едва сдерживая обиду. Того и гляди, мог лопнуть от ярости. Но Коловрат сделал вид, что не заметил ничего особенного в поведении начальства. Да и не в первый раз уже такое бывало, с тех пор как его повысили из сотника до тысяцкого. Получалось так, что пронырливый Евпатий в княжеском кремле бывал по делам государственным гораздо чаще, чем сам воевода, хотя и не стремился выслуживаться. Как-то само собой выходило. Богдану об этом, ясное дело, докладывали добрые люди. Но одно дело слышать от кого-то, а тут сам князь его выпроводил, оставив Коловрата для доверительной беседы, да еще велел пока оборону города тысяцкому перепоручить. Такого унижения бывалый вояка давно не сносил. «Эх, чует мое сердце, что добром это не кончится, – поймал себя на грустной мысли Коловрат, проводив взглядом широкоплечую фигуру Богдана, – загоняет меня наш воевода при первой же возможности, или в бой пошлет на верную смерть. А, впрочем, семь бед – один ответ».