— Могу. Ты меня не знаешь. Если решила, не остановишь.
— Я не переживу.
— А я не переживу, если и дальше буду с тобой. Ведь знаешь, как я вышла за тебя?
— Знаю. Не любила и вышла. Наверное, пожалела.
— Пожалела. Но не тебя. Себя. Надоело бродить по свету бесхозной. Без привязи. Особенно тяжело стало, когда мать умерла.
— Я правда не переживу, Тоня.
— Сначала будет тяжело, потом привыкнешь. Баб, гляди, сколько свободных по улице шастает. Обязательно какая-нибудь прибьется.
— Не хочу какую-нибудь, Тоня. Ты знаешь это.
— Я решила, Миша.
Он посмотрел с тоской, и глаза его постепенно наполнялись слезами. Наконец плечи его задрожали, и он, не пряча лица, не отворачиваясь, стал плакать. Негромко, вскидываясь и захлебываясь.
Антонина молчала, отвернувшись к окну. Вздрогнула, когда Михаил коснулся ее руки.
— Тонь… а может, ты влюбилась?
Она подумала, пожала плечами.
— Может.
— В кого? В Артура?
— Тебе зачем?
— Я должен… я хочу знать.
— Не знаю, Миша. Ничего пока не знаю. — Антонина с трудом поднялась со стула. — Нужно лечь, голова пошла кругом.
Савостин помог ей лечь, пристроился на самом краешке, продолжая спокойно и по-собачьи верно смотреть на жену.
— А знаешь… Я вдруг подумал… Вдруг даже влюбилась. К примеру, в того же Артура. Я почувствовал, почти догадался. Ну и пусть. Пусть живет с нами. Бог с ним. И ты привыкнешь, и я постепенно. Потом разберемся. Верно я говорю, Тоня?
Она усмехнулась в ответ, погладила руку:
— Спасибо. Иди к себе, а я посплю.
Было близко к вечеру, вокзальная жизнь слегка оживилась, народу прибавилось. Гордеев дождался своей очереди к окошку, нагнул голову, чтобы получше видеть уставшую и раздраженную кассиршу.
— На Владимир. На сегодня.
— На сегодня только через Москву, — ответила женщина в окошке.
— Согласен. Сколько?
— Смотря какого класса билет.
— Самый простой. Дешевый.
— Сидячих в составе нет.
— А какие есть?
— Плацкарт.
— Давайте плацкарт. Сколько?
— Три тысячи семьсот пятьдесят.
— Скоолько-о?
— Три семьсот пятьдесят.
Артур выудил из кармана смятые купюры, стал пересчитывать их. Заметил чернявого мужичка, вертевшегося рядом, окрысился.
— Чего елозишься тут? Видишь, деньги считаю.
— Вижу, — ответил мужичок с небольшим восточным акцентом. — Долго очень.
— Потерпишь. — Артур снова склонился к окошку. — Не хватает.
— Значит, свободен, — отмахнулась от него кассирша и крикнула: — Следующий!
— Может, подешевле есть? У меня всего три двести.
— Следующий!
Гордеев расстроенно отошел в сторону, на всякий случай снова пересчитал деньги, со зла плюнул.
Вдруг увидел, как тот самый мужичок возле кассы, прижавшись к женщине, стоявшей перед ним, аккуратно и профессионально отводит на себя ее сумку, запуская в глубь нее руку.