Таня чувствовала себя потерянной и такой одинокой, словно на всем земном шаре не осталось ни единого человека. А потому она замкнулась в себе, даже не пытаясь вступать с ворами в разговор. Они же были твердо уверены, что Таня заболела, и, чтобы хоть что-нибудь для нее сделать, рвали яблоки в опустевших, брошенных людьми садах. И не сильно приставали с вопросами: несмотря на свою профессию, воры прекрасно чувствовали, когда человек замыкается в себе и не хочет ни с кем говорить.
До Одессы оставалось немного. Коцик и Топтыш ощущали себя как на иголках, опасаясь патрулей и полицейских засад. Но подступы к городу никто не охранял. Вокруг не было ни одного вооруженного солдата. На Заставе не были даже выставлены посты, проверяющие подводы и телеги, въезжавшие в Одессу.
Тощая лошаденка тащила подводу из последних сил, и, чтобы облегчить ей груз, Коцик и Топтыш шли пешком, держа ее за узду и вполголоса разговаривая между собой. В телеге оставалась одна Таня. Идти пешком она не собиралась.
Воры негромко, но с энтузиазмом обсуждали, чем займутся в первую очередь, с кем встретятся, на какое дело пойдут. Одесса при белых казалась Коцику и Топтышу пышущей богатством и довольством, и, наивным, им не приходило даже в голову, что таким же опустевшим, унылым и уничтоженным, как ближайшие окраины, может быть город, обескровленный этой бесконечной войной.
Увидев, что подступы к Одессе никто не охраняет, воры расслабились и заговорили громко.
— Белые как охранники — фраера! — фыркал Топтыш. — Это ж за сколько жирных кусков можно собрать с понаехавших хотя бы здесь, на Заставе! Сплошной навар! А эти укутались, как мухи в навозе, и сушат гланды.
— Оно тебе надо? — хмыкал Коцик. — То постреляли б, а не навар! Меньше людей — меньше шухер! Оно таки работает. Так шо воздух ушами не тряси, бо за так.
— Банк надо! — Топтыш мечтательно возводил очи горé. — Банк жирный, за взбитые сливки! Отакой кусок зарвать!
— И горя бы не знали! — подхватывал Топтыш. — Да кто даст? Оно тут как все... По норам разгребалися. Сыщи где за людей Японца. Эх, был бы Японец! Как бы засвистел город!
Таню раздражали бесконечные пустые разговоры воров, но спрятаться от них было некуда. Вот и оставалось лежать, упиваясь головной болью и тошнотой, с которыми даже приятно было чувствовать себя такой заброшенной и жалкой. Гораздо приятней, чем думать о том, куда пойти. В родной Одессе Тане идти было некуда. Бабушка умерла. Ни единого родственника в живых не оставалось. Не было и жилья — в последней квартире в Каретном переулке Таня жила с Володей. Оставались только верная Циля да Ида с дочкой. Но где они, что с ними, живы ли, Таня не знала. За время ее отсутствия могло произойти все, что угодно. Тем более, в городе почти все время свирепствовал голод и болезни, происходили уличные бои: беляки бесконечно воевали с бандитами, а бандиты воевали между собой.