— Будет вторая эвакуация? — Сосновский вспомнил пустой порт с горами забытых вещей, который видел весной 1919 года. Зрелище не из приятных, даже несмотря на весь его исторический смысл.
— Это уже почти происходит, — произнесла Алена убежденно, — в Одессу вернутся красные. И в этот раз — надолго. Возможно, навсегда.
Володя задумался. Может, поэтому редактор газеты вел себя с ним с такой бесцеремонностью? Потому что уже знал?
— Интересно, что ты рассказываешь такую информацию мне, случайному человеку, — хохотнул Сосновский. — А ты не боишься, что я тебя выдам?
— Но ты уже не случайный человек! — Алена удивленно подняла брови. — Мы ведь теперь поженимся, разве не так?
Вопрос застал Володю врасплох. И, как и все мужчины в подобной ситуации, он не знал, как на него ответить. Сосновский вдруг страшно растерялся, почувствовал себя полным идиотом и совершенно не знал, что ответить, как сказать, чтобы не показаться грубым и ее не оскорбить.
Но ответа не требовалось. Перегнувшись к краю кровати, девушка обхватила Володю руками и снова потянула в постель. Обрадовавшись, что можно не отвечать, он не сопротивлялся.
Когда они вышли на улицу, было уже темно. Шел снег.
— Я живу на Ришельевской, — сказала Алена, взяв его под руку. — Когда ты придешь познакомиться с моими родителями?
— Когда ты пригласишь, — промямлил Володя, снова чувствуя себя полным идиотом.
— Они давно хотят, чтобы я остепенилась и вышла замуж, и будут очень рады, что у меня появился жених, — довольно протянула Алена, а Сосновский молчал, не зная, что ей сказать.
Так они вышли на Дерибасовскую, где по-прежнему было многолюдно.
— Давай лучше другой дорогой пойдем, — попытался остановиться Володя, как вдруг девушка перебила его:
— Вон там! Смотри!
— Да на что смотреть? — Он тщетно пытался заглянуть поверх моря людских голов.
Решительно схватив Сосновского за руку, Алена устремилась прямиком в середину толпы. Володя в который раз удивился ее бьющей через край энергии, которая и притягивала, и пугала одновременно.
Толпа полукругом стояла возле деревянного фонарного столба. Остановившись буквально в первых рядах, Володя не поверил своим глазам.
На столбе висел человек — да не просто человек, а офицер в форме. Его тучное лицо было иссиня-черным, светлый снег, словно оттеняя это, блестел на позолоченных галунах парадного мундира. Шею офицера обвивала пеньковая петля. Связанные руки были сведены за спиной. Но самым главным, самым страшным был привлекающий внимание плакат на груди, пришпиленный булавками большой лист белого картона, на котором горели ярко-красные буквы: «За самоуправство и жестокость расправы над солдатом казнен по приказу короля Одессы Михаила Японца».