Но Файнстайна так просто с толку не сбить.
— И это ведь не все, чем вы делитесь?
Он накалывает на вилку гриб в чесночном соусе, подносит ко рту. Джим наблюдает за жирной каплей, стекающей по его подбородку.
— Я вас, хиппи, знаю. Дома насмотрелся, верно, Хироко?
Хироко по-прежнему молчит и улыбается. Сидящая напротив него Прю — прирожденный дипломат — вмешивается в разговор:
— Ты не слышал о колонии в Сент-Айвз, Макс? Помнишь Барбару Хепворт и ее компанию? Трелони-хаус расположен недалеко, но это совсем разные вещи.
— Хепворт, — произносит Файнстайн так, будто пытается вспомнить лицо старого приятеля. — А, точно.
Он начинает подробный рассказ о том, как однажды выставил работу Хепворт на аукцион и был нагло обманут покупателем, звонившим из Панамы. Джим не вслушивается в слова Файнстайна; он смотрит на Еву — та, держа бокал за ножку, вежливо наклоняет голову в сторону рассказчика.
Он видел: портрет потряс ее. Ева остановилась у этой работы и смотрела на нее не в силах оторваться. Стоило предупредить ее заранее. Джим хотел сказать еще на дне рождения Антона, когда они поднялись с кровати (чудо, что никто их не застал) и он сунул Еве в руку приглашение на выставку. Но Джим промолчал. Возможно, ему хотелось поразить ее, донести с помощью портрета — «Читающая женщина» была самой большой работой из представленных, — как много она значила для него тогда и по-прежнему значит сейчас. При первой же возможности Джим подошел и встал рядом с Евой у картины.
— Помнишь, я однажды нарисовал тебя?
Она ответила не сразу.
— Да. Конечно, помню.
Сейчас в ресторане Макс Файнстайн смотрит на Еву, и лицо его расплывается в улыбке узнавания.
— Вы же замужем за этим актером! Как его — Дэвид Кертис? Слышал, он поселился в Лос-Анджелесе. О чем он думает, оставляя в одиночестве такую женщину, как вы?
За столом воцаряется тишина, даже Прю выглядит растерянной. Но Ева спокойно отвечает:
— Я вовсе не одинока, мистер Файнстайн. Наши дети со мной, и Дэвид приезжает, когда может. Но с вашей стороны очень любезно волноваться за меня. Благодарю вас.
Файнстайн не чувствует иронии и благосклонно кивает, а Прю быстро меняет тему разговора; но Джим видит — Еве неприятно происходящее, и начинает жалеть, что пригласил ее на этот ужин. Его собственная совесть тоже нечиста: он ощущал дискомфорт вчера, когда звонил в Трелони-хаус (там наконец установили телефон) и слушал рассказ Хелены о прошедшем дне, о том, как Софи расправилась со своим обедом и как все смеялись над ней, перепачканной едой и сияющей от счастья.
— Возвращайся скорее, Джим, — сказала она. Джим думает о Софи, подвижной не по возрасту, похожей на мать простоватыми правильными чертами лица, и на мгновение ему становится страшно, что Стивен расскажет Хелене о Еве, посетившей выставку и присоединившейся к ним за ужином. Но он все равно благодарен Еве за то, что она пришла, и не собирается отказываться от задуманного.