Три версии нас (Барнетт) - страница 124

— Ева, Schatzi, — произносит Мириам. — Прости меня за все эти хлопоты, которые я вам доставляю.

Ева садится на другой стул, стоящий возле кровати. — Не говори глупостей, мама. Никаких хлопот ты не доставляешь.

Якоб целует Мириам в лоб.

— Мы вернемся через минуту, Liebling, — говорит он и уходит, увлекая за собой Антона.

— Не позволяйте ей много говорить, — мягко произносит старшая сестра, прежде чем тоже уйти, и Ева старается следовать этому совету, наблюдая, как тяжело дышит мать. Но Еве столько нужно ей сказать, и она говорит это про себя: «Нет в мире другой женщины, которую я уважала бы так сильно. Я люблю тебя. Не покидай меня».

Мириам молчит, ее глаза полуприкрыты, но Ева знает: она все слышит. Мириам поднимает веки, сжимает руку Евы и произносит по-немецки:

— Он пытался заставить меня избавиться от тебя. Сказал: «Я не хочу, чтобы на свет появилось еще одно маленькое грязное существо, такое же, как ты. Покончи с этим».

Ева чувствует нарастающую боль в груди. Она гладит руку матери в надежде успокоить ее, но Мириам продолжает говорить, не отрывая взгляда от лица дочери.

— Вот почему я уехала. Не по какой-то другой причине — а их, конечно, было множество. Уехала из-за тебя. И так рада, что сделала это, Schatzi. Я гордилась тобой каждый день.

Еве хочется сказать: «И я гордилась тобой, мама. Смогу ли когда-нибудь отблагодарить тебя?»

Но глаза Мириам закрываются, и разговор заканчивается: Ева продолжает гладить ее руку, а в палате слышны только слабые стоны и писк прибора, к которому подключен кто-то из пациентов. Ева наблюдает за спящей Мириам до тех пор, пока не возвращается старшая сестра. Следом за ней идут Якоб и Антон, и брат говорит Еве, что пора уходить.

На следующий день после похорон Мириам они встречаются в Бродвейской гостинице.

Это была идея Джима: в прошлом году он как-то заехал в этот городок на долгом, скучном пути из Бристоля в Лондон, находясь в состоянии одновременного отчаяния и возбуждения, ставшего для него привычным в последние годы. Он увидел крыши, покрытые толстой соломой, каменные стены цвета густых сливок, горшки с геранью на отделанных деревом пабах — все это представлялось ему устоями английской жизни и внушало некоторое спокойствие.

Но тогда, вероятно, стояло лето: сейчас герань уже отцвела, хотя корзинки по-прежнему висят на стенах, а соломенные крыши именно такие, какими Джим их запомнил. Он забронировал номер в лучшей гостинице города, но, когда хозяин приводит их туда — карнизы, кровать красного дерева, на которой могут поместиться четверо; «Номер для новобрачных, сэр», — Джим понимает, что совершил ошибку.