Ева поднимает голову, и даже в этих обстоятельствах у них находятся силы обменяться слабыми улыбками.
— Не знаю. Правда, не знаю. Конечно, придется поговорить с Джимом, понять, действительно ли он собирается уйти. Белла, похоже, уверена в этом. Но я должна услышать от него.
— Разумеется.
Пенелопа выпускает облачко дыма из накрашенных красной помадой губ. Ева видит: Пенелопа недоговаривает, чтобы не показывать, насколько сама чувствует себя преданной, — она, естественно, злится из-за Евы, но из-за себя тоже. Пенелопа всегда обожала Джима, всегда принимала его точку зрения. Они были такими близкими друзьями, но теперь черта перейдена.
— А если он скажет, что порвет с Беллой? На этом все и закончится?
Ева глубоко затягивается.
— Тогда мне надо будет понять, что осталось от наших отношений. Я просто не знаю, сумеем ли мы быть вместе.
Слова Евы повисают в воздухе, ответить на них невозможно. В саду — вид на него открывается из французских окон — бледное весеннее солнце постепенно скрывается за крышей мастерской, за лужайкой, раскинувшейся на крутом склоне холма. Дерево, на котором по-прежнему висит тарзанка Дэниела, только-только начало цвести; а кусты, много лет назад посаженные Евой и Джимом по границам участка, уже кудрявятся пышной листвой. Ужасная мысль приходит Еве в голову: в случае развода с домом придется распрощаться. Не по финансовым соображениям — уже давно она зарабатывает больше Джима, — а потому что слишком многое здесь будет говорить о прежней жизни. Мебель, фотографии, воспоминания о том, как эти комнаты наполнялись детскими криками, смехом, звуками гамм, разучиваемых на пианино… все это останется в прошлом.
Щелкает замок входной двери. Ева бросает взгляд на Пенелопу и быстро тушит сигарету.
— Это Дэниел. Ничего ему не говори.
— Можно подумать, я бы стала.
Пенелопа делает последнюю затяжку и тоже тушит окурок.
Входит Дэниел, нескладный шестнадцатилетний подросток пяти футов ростом, в регбийной форме, с коленями, черными после тренировки. Он обожает эту игру, и, хотя Джим равнодушен к спорту, он исправно водит сына на матчи и может часами стоять у боковой линии в толстых шерстяных перчатках, подбадривая Дэниела, играющего за школьную команду. «Будет ли Джим делать это, если уйдет от нас? — думает Ева. — И может ли все стать по-прежнему?»
— Как дела, тетя Пен? — интересуется Дэниел. — А у тебя, мам?
— Все в порядке, дорогой.
Ева вымученно улыбается. Она старается, чтобы ее голос звучал уверенно и не дрожал.
— Как игра?