Дилан приезжал на день рождения Джима; когда они стояли в саду и пили пиво, сын сказал:
— Знаешь, пап, я много думал о том, каково тебе было после нашего с мамой отъезда. Ты ведь никогда не пытался настроить меня против нее. Мог, но не стал этого делать. Я любил приезжать к тебе на каникулах. И до сих пор люблю. Ну, наблюдать, как ты работаешь, и все такое. Это всегда здорово.
Джим посмотрел на сына. Тот очень хорош собой — гладкая кожа, унаследованная от матери, и голубые, как у отца, глаза, на взгляд Джима, в отношении внешности Дилан оставил его далеко позади — и испытал такую гордость и любовь, что на мгновение потерял дар речи. Поэтому он просто обнял Дилана за плечи, думая, что никогда не ждал такого поворота судьбы; а с другой стороны, прожил достаточно долго, чтобы понимать тщетность любых ожиданий. Кого бы то ни было, чего бы то ни было.
Все годы, прошедшие после ухода Хелены, одно и то же лицо неизменно всплывает в памяти Джима. Его кузен Тоби тоже приехал на юбилей вместе со своей женой, элегантной француженкой Мари, и они несколько дней провели в Доме. Однажды поздним вечером Джим вдруг спросил про Еву. И увидел, как Мари и Тоби обменялись взглядами.
— Ей сейчас непросто, — сказал Тоби. — Тед Симпсон плох — болезнь Паркинсона, насколько мне известно. Они вернулись в Лондон из Рима. Он совершенно беспомощен. Она практически стала сиделкой при нем.
Джим не мог понять, что он чувствует к Еве. Вероятно, жалость, но ее заглушало понимание, что он не имеет на нее права. Разве он знает Еву? Джим часто вспоминает ее большие, ласковые глаза и проницательную улыбку; но никого похожего на нее он не рисовал уже много лет — с тех пор как создал тот триптих. Возможно, картины стали своеобразным самоочищением: таким образом он пытался избавиться от воспоминаний об их так и не сбывшихся отношениях. А ведь они были возможны — Джим почувствовал это при встрече с Евой. Ева Кац — Симпсон — пусть даже порожденная воображением художника, могла бы сделаться для него идеальной спутницей. Джим не сомневался в том, что Хелена это понимала. Но Кейтлин — нет, Кейтлин — это другое дело.
Она помогала ему в мастерской, выполняла обязанности секретаря, иногда позировала, а потом незаметно и постепенно превратилась в нечто большее. Ей тридцать восемь; она и сама вполне достойный художник; подтянутая, стройная. (Каждое утро Кейтлин начинает с пробежки вокруг бухты Карбис.) За плечами у нее недолгое раннее замужество. Детей нет, претензий тоже.
Сейчас Джим слышит возню Кейтлин внизу: без сомнений, готовит кофе. У нее есть свой ключ, но Кейтлин соблюдает рабочий график — если, по взаимному согласию, не задерживается вечером. Она ни разу не провела здесь ночь. Их отношения устроены очень деликатно, так, чтобы не задевать ничьи чувства и учитывать обоюдные потребности.