Три версии нас (Барнетт) - страница 200

— Она тогда была ребенком, Джим, — произносит Ева. — И вряд ли что-то запомнила. В любом случае, ты отдавал силы тому, во что верил. Софи должна гордиться тобой. Ее отец — художник.

Не стоило этого говорить: Ева видит, как Джим моргает.

— Что ж, — отвечает он с нажимом, — мы оба знаем, что из этого вышло.

Она тянется к его руке. Джим крепко сжимает ее ладонь и продолжает с возрастающим накалом:

— Мне иногда так хочется вновь оказаться в Эли в тот день — помнишь, когда мы поехали туда на автобусе из Кембриджа?

Ева кивает: конечно, помнит.

— У меня есть странное чувство, что с тех пор все пошло не так. Всего этого не должно было произойти.

— Ты же не считаешь всерьез, что все на свете предопределено? — Ева произносит это совсем тихо.

— Возможно, и не предопределено. Кто знает?

Ева обнимает Джима. Чувствует запах пены для бритья, зубной пасты и виски, щедрую порцию которого он позволил себе после ужина.

— Давай не будем ни о чем жалеть, Джим, хорошо?

Уткнувшись лицом в ее волосы, Джим отвечает:

— Я не жалею ни о чем, Ева. Сейчас. И никогда не жалел.

Он просыпается от звука выстрела.

Джим лежит, не двигаясь, прислушиваясь к громкому стуку собственного сердца. Он стоял на подземной парковке, спрятавшись в тени от того, кто преследовал его, — фигуры без лица, в натянутой на голову балаклаве, с охотничьей двустволкой в руках…

Еще два выстрела, один за другим. Затем раздается голос:

— Папа. Папа! Это я, Дэниел. Открой!

Джим пытается заговорить и не может. Лежит неподвижно, тяжело дышит и ждет, когда пульс замедлится. Занавеска в гостиной не задернута, и помещение полно причудливых теней. Почему он не в спальне? Почему его сын колотит в дверь? Если потерял ключи, почему Ева его не впустит?

— Папа!

Голос Дэниела становится громче. Видимо, подошел к окну гостиной.

— Ты здесь? Открой мне, пожалуйста.

Джим возвращается в реальность постепенно — так контуры детского рисунка угадываются под пятнами краски. Сначала он начинает ощущать грубую обивку дивана, на котором лежит, потом видит испачканный собственной слюной рукав. Затем — батарею бутылок, выстроившихся полукругом и поблескивающих в сумеречном свете. И наконец Джим понимает: дом не его.

— Папа, открой. Я волнуюсь за тебя.

Но это должен быть его дом: иначе как он здесь оказался? И где же в таком случае Ева?

— Папа, я серьезно. Открой.

Это его дом, а не Евы. Он живет здесь вместе с Беллой и Робин. Но где они?

— Папа!

Раздаются глухие удары: кто-то барабанит по оконному стеклу.

— Пожалуйста, впусти меня.

Беллы нет дома. И Робин тоже. Джим здесь один. — Я говорю серьезно, папа. Если ты меня не впустишь, я позову полицию, и мы взломаем дверь.