Выйдя на палубу, Ева и Джим выкуривают одну сигарету на двоих. Уже поздно: внизу оркестр играет медленные мелодии, на набережной, освещаемой только фарами проезжающих машин, не видно ни души. У них за спиной высится труба старой электростанции на Бэнксайд, где теперь находится галерея Тейт Модерн. Еве нравится смотреть на этот символ преображающегося Лондона, но Джим отворачивается.
— Ты отлично выступила, — говорит он.
— Спасибо.
Она протягивает ему сигарету.
— Не могу поверить: Антону шестьдесят. Не могу поверить, что нам самим уже больше.
— Знаю.
Ева смотрит на Джима, на длинные ресницы, прикрывающие его голубые глаза, на профиль, расплывающийся в темноте.
— Трудно это представить, да?
Они замолкают. Снизу доносится песня Пола Веллера «Ты преображаешь меня».
— Я скучаю по ней, Ева, — говорит Джим. — Сильно скучаю.
Она думает о Карле Фридландере, оставшемся в одиночестве впервые за почти тридцать лет. О Якобе и Мириам. О Вивиан и Синклере. Об отце Джима. О пустоте, которая образовалась с их уходом в жизни тех, кто остался.
— Я знаю, что ты чувствуешь.
Он передает ей догорающую сигарету.
— Ты думаешь, Софи когда-нибудь вернется?
Ева делает последнюю затяжку. Ей не хочется вселять в него напрасные надежды.
— Думаю, да. Со временем.
— Она злится на меня.
Джим поворачивается к Еве, и его лицо в свете фар проезжающей мимо машины кажется ей расплывающимся, бесформенным.
— И на мать тоже. Мы все делали не так, я имею в виду себя и Хелену. Жили в этой странной колонии хиппи, где постоянно появлялись новые люди и действовали эти мелочные правила, установленные Говардом, а я все время проводил в мастерской, а не с ней.
Ева гасит сигарету в пепельнице, прикрепленной к палубным перилам. По набережной медленно проходит пара: женщина на высоких каблуках и ее спутник в модных обвисших джинсах. Женщина поднимает голову и смотрит на Еву и Джима, стоящих на верхней палубе, — и Ева вспоминает, как в их доме в Сассексе Софи прислонилась однажды к дверному косяку и неотрывно наблюдала за Евой, которая приводила в порядок макияж перед тем, как отправиться на вечеринку. Ева позвала Софи к себе, полагая, что ту заинтересовала губная помада. Но Софи отрицательно покачала головой.
— Мама говорит, красятся только шлюхи, — без выражения, равнодушно сказала она. — Значит, ты шлюха.
Затем повернулась и ушла в свою комнату прежде, чем Ева нашлась с ответом; после она так ничего и не сказала Софи и Джиму говорить не стала. Это был один из редких случаев, когда Софи открыто продемонстрировала свою нелюбовь к ней. И хотя Ева надеется, что сделала все для налаживания отношений с падчерицей (она по-прежнему верит — это возможно), забыть о том эпизоде она не может.