— Как хотите. Но я уже все пережила.
— Вы пережили страдания, это не все…
— И любовь, знаете, я вас любила, давно, и так сильно, до смерти.
Господи, как она меня поразила! Не «любовью» даже, а полным равнодушием — нет, добродушием, — с которым о любви этой было сказано. От волнения — не скрою — я принялся подсчитывать: да, давно… ей шестнадцать было, как местной нимфочке, когда мы с Викторией встретились и потеряли голову (или головы — как правильнее?..).
— Зачем ты мне про это сказала?
Танюша улыбнулась нежно, застенчиво — и я вдруг вспомнил ее, ту, прежнюю…
— Так, молодость вспомнила… не к месту. — И она вернулась к теме, действительно ее волнующей. — Значит, Самсон составил план — и девочка увидела мертвого Ваню.
Тут и я очнулся и переключился.
— В вашей эффектно сформулированной фразе отсутствует центральный момент, кульминация: между «планом» и «трупом» пропасть.
— Само преступление! — воскликнула Танюша.
— И здесь на сцену вступает второй (после Самсона) по важности персонаж — обанкротившийся банкир.
Мы разом вздрогнули. Шорох, шелест, голос… мужские голоса: из зарослей возникли… всего лишь Савельич с узелком и Танюшин массажист.
Савельич сразу выложил последние новости: под утро в Молчановке была облава, наверняка охотились за той легендарной бандой! Но взяли всего лишь троих нищих из дома напротив — ну, недостроенный, помните, конечно? — Они там ночевали, устраивали оргии. Оргии и песни с водкой у костра. Это очень интересно, давно они тут обосновались? Говорят, с неделю уже, но кто-то из соседей на них донес. Соседские дома, кажется, пустые. Словом, донесли. Но Савельич, под нажимом Танюши, дал взятку кому надо в отделении, и нищих отпустили. И куда они делись? Ушли куда-то. Поторопились вы со взяткой, возможно, упустили свидетелей.
Савельич расстроился, а Вольнов попросил (джип на техосмотре) подвезти его в Москву и удалился в дом с женщиной на руках, ступая мужественно и твердо, как на рекламном ролике: герой с героиней зазывно заржут и примутся жевать «марс» для поправки потенции… Вот так грубо, вульгарно позавидовал я молодости. Между тем Стариканыч разложил на пластмассовом столе под тентом свой жалобный узелок, и мы принялись жевать (в погоне за монстром забываю про еду), жевать черствый хлеб.
Ужин миллионера — вот как можно одичать в алчности! «По примеру Танюши усмиряю плоть», — ответил он на мою мысленную укоризну. — «Женитесь». — «Боже сохрани, нет!» — «Власяница, говорят, и вериги помогают». — «Я-то готов, но она говорит: надо брать подвиг по силам». — «Слушайте, компьютерщик, вы к психиатру не обращались?» — «Обращался, к двум. Денег выманили тьму, но не помогли». — «Да какой же грех вы искупаете?» — «По моей вине погибли жена с сыном». — «Вас судили?» — «Вина нравственная, за которую тут не сажают». — «А, вы боитесь суда загробного». — «Боюсь, что не попаду в то место, где они, и вечность проведу без них. Вот почему я должен умереть праведником». — «Или мучеником», — мрачно пошутил я, но лишенный чувства юмора чудак не обиделся. «Я рассматривал и этот вариант, но его не просчитаешь». — «Может, ваши водочные конкуренты просчитают». — «Ну, знаете, на это уповать…» — «Получается, у вас один скорбный путь: отдать доллары бедным». — «Пока не могу, но я дал обет: когда Танюша вылечится и мы с ней уйдем в паломничество…» — «Куда?» «По Святой Руси. Она одна хотела, но я ее уговорил». — «Странствия тоже требуют средств». — «В то-то и радость, что бесплатно, пешочком, хлеб — отрабатывать». — «А если она передумает?» — «Она — нет!»