Его торжественная уверенность позабавила меня, но детский этот проект заинтересовал, и уже по дороге в Москву я про него рассказал Вольнову. Проверить реакцию блестящего плейбоя.
— А я знаю, — охотно откликнулся он. — Оригинально, я б сам из нашего дурдома сбежал.
— Так в чем дело? Вы вдвоем с Ритой Райт по буеракам, конубрям и сугробам…
— Это зрелище! Нет, Танюша — единственная в своем роде, юродивая…
— Не выдумывайте!
— Ну, как сказать… отрекшаяся от мира. Я таких женщин встречал.
— А сознайтесь, вы же «коллекционер»: заманчиво соблазнить монашку.
— Не пробовал. Вы советуете?
Впору заподозрить тонкую иронию, но тут Вольнов заржал, как жеребец, то есть встал в подобающее себе стойло, и я успокоился.
— А серьезно, — продолжал он, — никто мне не нужен, кроме Риты.
— Отгулялись, значит?
— Четыре месяца, как на «Страстотерпцах» познакомились, боялся признаться, представляете? Как мальчишка, — говорил он доверчиво и искренне, и стало противно мне на себя за дешевенький свой цинизм. — Сначала взбесился из-за «Мефисто», а потом… сижу на бульваре, бродяга душу изливает, сижу и думаю: «На кой мне эта чертова премия сдалась, если у меня есть любовь? А есть ли? А вдруг опоздал?..» Бродягу бросил, в клуб примчался, ничего не помню — только ее лицо.
«Огонь, мерцающий в сосуде», — и мне вспомнилось.
— Она сразу согласилась, когда я тихо спросил: «Гретхен, будешь моей женой?» — а мне до сих пор не верится.
Понятно, эти дети («Актеры — вечные дети», — сказала Рита) боятся друг за друга, ревнуют, и говорит он мне «про это», чтобы предостеречь: не лезь — что и будет исполнено. Больше к пленительной звезде — ни ногой!
— Что ж, такой свежести чувств можно только позавидовать.
— И я раньше так думал: поздно, Бобик, поиздержался в дороге. Нет, Николай Васильевич, никогда не поздно. Ладно, с лирическим отступлением покончим. Как там наши дела?
— Вот о чем, Борис, хотелось с вами посоветоваться…
Я притормозил на «красный» у светофора, толпа ринулась на мостовую; две хохочущие девчонки, Лелины сверстницы, налетели на капот, вдруг засекли сквозь стекло самого Бориса Вольнова и обмерли от восторга. Боря обаятельно заулыбался, взмахнул загорелой рукой. Двинулись.
— Нелегко жить в атмосфере всеобщего обожания?
— Киноактеру оно необходимо как воздух. Так о чем вы хотели посоветоваться?
— Ваш друг Василевич способен на плагиат?
— На что? — удивился актер.
— Использовать чужой замысел для экранизации «Египетских ночей».
— Что значит чужой — пушкинский?
— Ну, некоторые ходы в кинематографическом исполнении: перенос действия в наши дни, чередование древних и современных сцен…