— Я? Как?
— Как сейчас. Именно вы могли бы заметить любопытное сходство замыслов и обратить мое внимание на это. Василевич забежал вперед.
— Ну, это чересчур хитро для меня.
«Но не для сценариста», — уточнил я мысленно.
— Вы всерьез думаете, что Лев убийца?
— История до ужаса серьезная, Борис. Вот вы проговорились про вашу общую с ним забаву: коллекционирование женщин.
— Уж и пошутить нельзя? Все в прошлом, по молодости побесились и перебесились. Я, например, женюсь.
— А он?
— Разводится. Все как у людей.
— А из-за чего, не знаете?
— Конкретно — нет. Думаю, просто надоели друг другу. Она — «Марфа», как он обзывал.
— В каком смысле?
— В евангельском. Ну, курица, все для дома, для семьи.
— А, знаменитый эпизод в доме Лазаря. Значит, ему нужна была духовная Мария?
— Черт его знает. Лев — человек непростой, утонченный, модернист… или постмодернист, я всегда путаю. Словом, творит «под балдой».
— Марихуана? — воскликнул я.
Вольнов опасливо покосился.
— Кажется, я сбрендил… Чего вскинулись-то? Теперь в кипучей нашей буче кто пьет, кто извращается, кто колется.
— А вы?
— Не, пробовал — неинтересно. А вы?
— Не пробовал, но тоже неинтересно.
Мы слегка рассмеялись, я — напряженно, киноактер — беспечно и провозгласил дурашливо:
— Соитие с духом света! (Реплика, должно быть, из какой-то заумной пьесы.) А что вам интересно, Николай Васильевич?
— В данное время — кто убил Викторию и Ваню.
Чистое чело опять омрачилось.
— Итак, под какой же «балдой» творит сценарист?
— Только между нами. Кокаин.
— Вы отдаете себе отчет, под каким углом теперь просматривается преступление? Все странности, несообразности можно объяснить невменяемым состоянием убийцы.
Вольнов испугался:
— Только в процессе творчества! Что я, Ваську не знаю? По жизни не употребляет. Только в искусстве.
Как сказал я Кристине: «Главные действующие лица — люди искусства». И как бодро она подхватила: «Повышенная эмоциональность, экзальтации, галлюцинации… Я рассуждаю теоретически — о почве, на которой могло быть совершено преступление. Вы же не станете отрицать, что Виктория привлекала мужчин творческого типа?»
Голос Вольнова донесся сквозь гул мотора:
— Все равно не понимаю, за что сценаристу убивать режиссера.
— А мужчине — женщину?
— Пусть так. А вашего сына за что?
Заметив мой изумленный взгляд, актер выразительно почесал затылок — ну прямо жест тугодумного ковбоя (из серии «отличные ребята — плохие парни»).
— Кажется, я сегодня играю роль дурака.
— И у вас неплохо получается, — проворчал я беззлобно; в сущности, его простодушие было мне на руку. Вывод: никому в моем расследовании безоговорочно доверять нельзя, даже Танюше. Но и хранить тайну она мне не обещала, оправдал я ее. И вскоре в парных прелестных сумерках доставил ковбоя к его невесте. Притормозивши возле огромного дома с витриной спортивного магазинчика и аркой советского «большого стиля» — с желтыми статуями ученого с глобусом и циркулем в руках, устремленного в небеса, и шахтера в каске и маске, торопящегося в земную пропасть. Между статуями открыто-бесстыдно обнимались двое юношей, какие-то содомские клоуны в американских голубых комбинезонах. Секс-символ России прошел меж ними, как таран, пошевелив руками, — близнецы-братья разлетелись в разные стороны и, ударившись о постаменты, бессильно осели на тротуар.