В течение дня я наблюдала за мамой. По мере того как вечерело, она все больше и больше оживлялась. Подползающая к восьми стрелка сообщала: автобус высадил отца на шоссе, и он поднимается к нам на гору. Тут мама проводила помадой по губам и переодевалась в чистое платье. Еще не видя отца, мы узнавали о его приближении по песне, летевшей к нам из черной глубины бананово-папайевой рощи.
Появившись наконец в дверях, он закрывал глаза, раскидывал руки и спрашивал:
– Кого обнять первой?
Первой всегда оказывалась мама. Она больно наступала мне на ногу, отпихивала меня, а то и оттаскивала за шиворот, лишь бы я ее не обогнала.
Отец проходил в комнатенку за кухней, служившую нам чем-то вроде гостиной, где мы могли прятаться от москитов, усаживался там, и начинались рассказы о том, как он провел день, обнося коктейлями и кокой туристов из Штатов и Европы. Иной раз ему случалось обслужить звезду мыльной оперы или политика. Такие истории нас особенно занимали.
Однако с годами мама озлобилась и стала часто напиваться. Я помню один вечер почти через год после того, как прооперировали Марию. У мамы развязался язык.
– Твой папаша путался с матерью Паулы, Кон-чей, и с матерью Эстефании, и вообще со всей округой. Да, он поразвлекся с каждой из моих подруг, с каждой. А хочешь, скажу, с кем у него до сих пор шашни? С Рут! – выпалила она.
Мама взяла следующую бутылку пива и, запрокинув голову, надолго присосалась к горлышку. Глаза у нее сошлись к переносице.
– Да-да, Ледиди, – продолжала она, – пора, пора тебе узнать правду о твоем дорогом любящем папочке. Всю правду.
– Не надо, мам. Перестань.
– Будешь ведь потом винить мать, что не открыла тебе глаза.
И она разразилась слезами, потоками слез. Моя мама превратилась в гигантский водопад.
– Нет уж, ты все-таки дослушай, – прорыдала она.
Я не хотела ничего дослушивать.
– Мать Марии он тоже охмурил. И навлек на нее проклятье, так-то. Я сказала твоему отцу: вот она, Божья кара – ребенок с лицом то ли кролика, то ли зайца.
У меня замерло сердце, как оно замирает, когда на стене у себя над кроватью замечаешь белого, почти прозрачного скорпиона. Или когда видишь змею, свернувшуюся за кофейником. Или когда бежишь домой из школы, а над тобой нависает вертолет, готовый облить тебя с ног до головы жгучим гербицидом. Или когда с шоссе доносится львиный рык сворачивающего внедорожника, хотя мне ни разу не приходилось слышать, как рычит лев.
– О чем ты, мам?
– Боже, боже! – выдохнула мама, прикрыв рот рукой.
Казалось, она выплевывала слова в ладонь, как оливковые косточки или нежующиеся жилы. Ей словно хотелось немножко их придержать, прежде чем они полетят через комнату ко мне.