Майк сидел на кухне перед распахнутой дверцей холодильника, как люди сидят перед камином. На ляжке у него лежали два мобильника. Он начал отращивать обритые несколько лет назад волосы, и казалось, что его голова поросла маленькими пучками густой черной травы.
– Сдается мне, ты малость ошибся и принял мой дом за свой, – обратилась мама к Майку, опуская текилу и чипсы на кухонный стол. – Закрой немедленно дверцу! – приказала она.
– Мамуленька, не кипятись. – Майк мгновенно вскочил и одним махом руки захлопнул холодильник.
Всех взрослых женщин на нашей горе он называл мамуленьками. И даже моя мама, не выносившая никаких нежностей, от этого млела. Она уже готова была напуститься на Майка за то, что он вломился к нам в дом, распоряжался тут без нас, открыл холодильник, но слово «мамуленька» ее вмиг утихомирило. Казалось, она вот-вот замурлычет от удовольствия.
Холодильник был для обитателей нашей горы самым важным предметом – электроприбором или предметом мебели, у кого как. Через него мы попадали на Северный полюс, к полярным медведям, тюленям и ледникам. В особенно знойные дни все собирались возле распахнутой дверцы холодильника. Днем мы держали в нем подушки. Завернутые в целлофан, они мерзли между банками пива, коробкой с яйцами и упаковками сыра. Пару часов с вечера наши головы лежали на прохладном хлопке. Когда одна сторона подушки согревалась, мы ее переворачивали. Подушка остужала наши умы и сны. Это была мамина выдумка, которая понравилась всем.
Холодильнику мама молилась как богу.
– За глоток ледяного пива душу продашь морозилке, – часто повторяла она.
Мама плеснула себе в стопку текилы и вскрыла зубами пакет с чипсами.
– Так в чем дело? – спросила она Майка.
Майк сообщил, что послепослезавтра, в понедельник, он встретит меня утром на шоссе и отвезет на автобусе в Акапулько. На одиннадцать мне назначена встреча с нанимающей меня семьей. Я должна взять сумку с вещами и быть готовой сразу приступить к работе.
Я оставила маму с ее стопкой в нашей крохотной кухне и вышла с Майком, чтобы расспросить его про Марию. С тех пор как закончилась школа, мы редко виделись. Дома у них я старалась не показываться: не могла простить Лус, маме Марии, ее связи с моим отцом. Скандальная история ни для кого не была секретом, в том числе и для Майка, который знал всё и обо всех. Одна Мария не ведала, чья она дочь. Не подозревала, что ее губа – знак Божьего гнева. Меня подмывало открыть ей тайну, чтобы мы еще ближе сроднились, как сестры, но я боялась, что, узнав правду о себе, она меня возненавидит.