Я попросила Майка передать Марии, что мне нужно с ней поговорить. Мол, пусть на закате спустится к школе.
Майк поскакал вниз по склону под трели мобильников, которые вдруг разом ожили, словно мертвая зона распахнула окошко в небо и сигнал ударил в Майка, как молния.
Повернув назад к дому, я вспомнила про фотографии, спрятанные в джинсах. Я сунула руку за пояс и вытащила плотные квадратные карточки.
Их было шесть. На одной тот тип, в котором я угадала Макклейна, стоял на взлетной полосе рядом с маленьким самолетом. На двух других были сняты девушки, сбившиеся в группки у стены. Паула присутствовала на обеих. Еще на одной Макклейн красовался перед рядом средневековых доспехов. Похоже, он находился внутри замка.
Все поле предпоследнего и последнего снимков занимал красный трейлер. Это был небольшой прицеп для двух-трех лошадей, который запросто потянет пикап или джип. Фотограф намеренно сфокусировал кадр на крови, вытекающей из дверцы трейлера.
Когда я вернулась домой, мама остервенело щелкала мухобойкой. За месяцы застойной жары бешено расплодились мухи – жирные, ленивые, с мохнатыми спинками. Если такая муха кусает, образуется красная шишка, которая неделями болит и зудит. И кухонный стол, и пол были усеяны окровавленными черными комочками.
– Встань на колени и помолись за мухобойку, – сказала мама. – Кто это сообразил оставить дверь нараспашку?
– А то тебе неизвестно кто.
Мама метнула в меня убийственный взгляд и продолжила изничтожать мух. Я узнала мухобойку, стянутую у Рейесов года два назад.
– Молись за мухобойку, – приказала она.
Мама ненавидела мух, но обожала их колошматить. В нашей крохотной кухне шел веселый кровавый пир.
Она знала то, что знали мы все: мухи непобедимы.
Я прошмыгнула мимо мамы и черно-красных мушиных тушек в свою комнату и запихнула фотографии Паулы к себе под матрас.
Выйдя на кухню, я обнаружила маму за столом с мухобойкой на колене. Дырки пластиковой сетки были забиты окровавленными трупиками раздавленных мух. Прильнув к бутылке, мама в один глоток опустошила ее наполовину. Потом оторвала горлышко от губ. Раздался чмокающий хлопок. Я села на стул посреди поля боя.
– Меня злость душит, – сказала мама.
– Из-за чего?
– По телевизору болтали про журнал, где печатают статьи о назначении женщины!
– И что?
– Я бы им резанула правду-матку.
– Какую правду, мам?
– Жизнь женщины у нее в трусах.
– Как это?
– Думаешь, столичные авторши напишут про то, как заходится сердце? Да, заходится сердце, когда видишь там кровь, и это значит одно: ты теряешь своего ребеночка!