У нашего кухонного стола – алтаря пива, консервированного тунца, муравьев, чипсов, расфасованных пончиков в сахарной глазури – я дала маме клятву ни при каких обстоятельствах не пользоваться ни помадой, ни духами и всегда носить очень короткие волосы – под мальчика.
– Просто держись в тени, не светись, – сказала она.
– Хорошо, мам.
Я задумалась, брать ли мне с собой фотографии и записную книжку Паулы, и в конце концов сунула их в сумку. Я знала, что здесь, в джунглях, насекомые быстро обгрызут бумагу или она заплесневеет от сырости.
Сооружение шоссе положило начало разрушению наших семей. Люди стали уезжать в поисках работы, и очень многие перебрались в Соединенные Штаты. Мой дедушка и два маминых брата с семьями переехали в Сан-Диего. Это произошло после гибели бабушки. Они не хотели оглядываться назад, поэтому оборвали с нами все связи. Мама говорила, что добили нашу гору наркоторговцы. Никакое сообщество не переживет стольких трагедий.
Держались на нашей горе всего несколько женщин, еще не разучившихся тушить игуану в листве авокадо.
Пока Майк мчал меня по шоссе в направлении Тихого океана, ветерок из кондиционера приятно холодил мне лицо.
Когда мы трогались с места, мой взгляд упал на розовый каменный бок нашей горы, в который врубалась дорога. Он был похож на содранную до мяса кожу.
На полпути к Акапулько Майк свернул с шоссе на проселок. Я покосилась на него, но он был целиком замкнут на своем айподе и, казалось, даже не помнил о моем присутствии. Окрестные виды навели меня на мысли об оставшейся наедине с пивом и телевизором маме, и я почувствовала жгучий стыд оттого, что знала: есть только одно дело, которое мне хочется сделать на этой большой круглой планете, – найти отца.
Из-под бешено вращавшихся колес вздымались клубы пыли. Я подумала, что мы как парочка в телерекламе, где машина съезжает с дороги на целину, чтобы продемонстрировать свою вездеходность. В телерекламе Майк и я были бы в темных очках и джинсах в обтяжку. Мои длинные вьющиеся волосы спадали бы по спине каскадом.
Минут двадцать мы ехали по проселку, затененному пальмами, пока не уперлись в ветхую хижину с болтающимся между двумя деревьями желтым гамаком.
Едва Майк заглушил мотор, на пороге хижины возник высокий лысый мужчина. Навстречу нам он не двинулся.
Майк выдернул наушники.
– Оставайся здесь и будь умницей, из машины не вылезай, – сказал Майк.
Мужчина был до того худой, что джинсы чуть не спадали у него с бедер. Между синей футболкой и ремнем коричневела полоска живота с темными впадинами у выпирающих тазовых костей. Он стоял босой, в драном соломенном сомбреро.