Мы с Майком ехали по городским улицам к старой части Акапулько – району заброшенных особняков сороковых и пятидесятых годов. В последнее время их стали покупать и обживать. Дома были встроены в горный склон, в скалу, над пляжами Ка-лета и Калетилья. Они смотрели прямо на остров Ракета, слева открывался вид на залив, справа – на выход в океан.
– Знаешь, – сказал Майк. – Твой отец до сих пор шлет моей матери деньги.
Что?
– Да, твой отец до сих пор шлет моей матери деньги.
– Я тебе не верю. Нам он уже давным-давно ничего не шлет.
– Ну а моей матери шлет. Каждый месяц.
– Врешь. Признайся, очень прошу. Этого не может быть.
– Ну, вру так вру.
– Где он? Откуда приходят деньги?
– Из Нью-Йорка.
Майк затормозил у большого свежевыкрашенного белого дома и высадил меня у парадной двери.
– Давай, – буркнул он. – Это здесь. Вылезай.
Он высадил меня у парадной двери и даже не вышел из машины. Когда ты кого-то убил, тебе уже не до манер.
Я не возражала. Надо быть дурой, чтобы возражать убийце. Я не возражала, когда он сунул мне в руки пластиковый пакет, который, выйдя из хижины, положил между нами на сиденье «Мустанга». Я не возражала, когда он велел мне пока оставить пакет у себя. Я не возражала и тут же спрятала пакет в черную полотняную сумку со сломанной молнией. Я не возражала. Не возражала. Не возражала.
Майк опустил окно машины.
– Через пару деньков я за ним заскочу, – сказал он.
– Хорошо.
– Не воруй тут.
– Я не воровка.
– Яблочко от яблони.
– Заткнись!
Я нажала кнопку дверного звонка. Майк отчалил. Даже не соизволил посмотреть, впустили ли меня.
Через минуту-другую дверь открыла служанка в бледно-розовом форменном платье и туго накрахмаленном белоснежном переднике. Ее прямые седые волосы, переплетенные зелеными лентами, возвышались надо лбом в виде обруча или венца. Это была женщина лет семидесяти с кирпичной кожей и маленькими светло-карими глазами. Точь-в-точь белочка.
И еще: я стояла перед воплощением духа, то есть того, что мама называла мексиканским духом. Она подразумевала под этим все старинное. После стольких прожитых рядом лет нам с ней достаточно было произнести одно слово «дух», и мы точно знали, о чем идет речь. Дух мог быть и в корзине, и в дереве, и во вкусе тортильи, и даже в песне.
Мягким голосом женщина сообщила, что хозяева уже с неделю в отлучке и неизвестно когда вернутся. Она представилась – Хакаранда. Я прошла за ней в дом в шлейфе запаха кокосового масла и апельсинов.
Как объяснила Хакаранда, дом принадлежал семье Доминго, состоявшей из сеньора Луиса Доминго, сеньоры Ребекки Доминго и их шестилетнего сына Алексиса.