– Это не спальня, а Северный полюс! – иронизировал Хулио.
Он никогда не просил меня выключить кондиционер.
Я притащила в спальню все одеяла, какие нашлись в доме, и навалила их на кровать. Мне еще не случалось спать в холодной комнате под одеялами.
– Это потому, что ты выросла в джунглях, – заметил Хулио. – Я вырос близко к пустыне, а там бывает настоящая холодрыга.
Ночью в нашем тропическом иглу Хулио изложил мне свою философию.
– Жизнь – сплошное безумие, сумбур и несуразица, в ней утопленники могут разгуливать по суше, – говорил он. – Я умру молодым, это факт: все известные беглецы от закона померли рано. У меня даже мыслей о старости не возникает. Даже вообразить ее не могу.
– Я твоя рабыня, – ответила я, взяла с подушки его руку и сомкнула вокруг своего запястья.
Хулио делил людей на дневных и ночных. И слова он делил на дневные и ночные. «Водобоязнь» и «тошнота» были, по его понятиям, мерзкими ночными словами. А «луна», «молоко» и «цикада» – чудесными ночными словами.
Когда мы с Хулио катались под шерстяными одеялами, слышался сухой треск и постель освещалась вспышками электричества.
Ничего подобного никто из нас раньше не наблюдал, разве что на небе.
Мы занимались любовью в грозовой туче из одеял.
Благодаря маминым звонкам я была в курсе всего, что происходило на нашей горе. Эстефания и ее сестрички не вернулись из Мехико после того, как их мама скончалась от СПИДа. София, бабушка Эстефании, державшая при заправочной станции магазинчик ОКСО, собрала вещи и уехала к своим осиротевшим внучкам.
Мама сообщила мне, что Паула и ее мама действительно скрылись. Никто о них больше ничего не слышал.
Еще я знала, что Мария поправилась и что они с матерью пока живут на горе.
– Меня совсем тоска заела, – жаловалась мама.
– Ой, мам. Ну, брось.
– Муторно мне.
Ясное дело, она по мне скучала, но сказать об этом прямо у нее язык не поворачивался.
Мы с Хулио выходили утром в сад да так до вечера иногда там и оставались.
Он сажал меня на бронзового коня, и я на нем скакала.
Так в пустом мраморном доме прошли семь месяцев.
В один прекрасный день позвонила мама. Злющая-презлющая. Она начала с того, что уже целую вечность не может мне дозвониться.
– Почему ты не брала трубку? Я тут, черт подери, звоню, надсаживаюсь! Ты что, про меня и думать забыла? Так надо понимать?
– Да вот она я.
– Если б сегодня ты мне не ответила, я бы двинула прямиком в Акапулько.
– Пожалуйста, успокойся. Зачем ты нагнетаешь? Мы разговаривали неделю назад.
– У нас происшествие. Вообще здесь нет происшествий, а тут происшествие, – сказала мама.