Служительница охранки при нашем появлении истошно взревела:
– Понтий Пилат – взяточник. Ему деньги носят! А эти, глядите – конфеты принесли! Не мне, ему, подлецу! Убирайтесь отсюда! Жалко, что вас в Чечне не прибили!
Мама обозвала ее дурковатой шестеркой и пообещала рассказать о «взятках» прокурору. У нас действительно была с собой небольшая коробка конфет, этакий символический подарок за бескорыстные старания.
Вахтерша, надувшись как сыч, объявила, что секретарь велела ждать до 16:00.
Это было неприкрытой ложью, учитывая, что мы пришли к часу дня. На самом деле секретарь приказала впустить нас без промедления.
Благодаря юности и гибкости я прорвала «блокаду», обойдя вахтершу с правого фланга.
Влетая в кабинет Савелия Аркадьевича, я успела заметить, что веник, будто катана, сверкнул в руках труженицы охранки, а мама атаковала ее двумя томами по истории КПСС. Они сражалась на равных: негодование против озлобленности.
Прислушиваясь к шуму, доносившемуся из коридора, прокурор наотрез отказался взять конфеты. Но я все-таки положила их на стол. Пилат был порядочным человеком. Наверное, поэтому у него так много врагов. Я поблагодарила прокурора, взяла академическую справку и вышла.
Взъерошенная вахтерша сидела за перевернутой тумбочкой и трясла головой. Рядом с ней лежал сломанный пополам веник. Мама стояла у окна и пыталась покрыть волосы порванной косынкой.
Увидев меня, вахтерша стала визжать как резаный поросенок:
– Нищие! Из поганой Чечни. Я тут главная! Кого хочу, унижаю, кого хочу, милую! Правильно наши вас в Чечне уничтожали. Русские из Чечни – чечены! Пилат – вор. Конфеты ему носят!
Мама оставила свою затею и повязала косынку как шарф. К ней вахтерша не приближалась, предпочитая орать из-за баррикады.
Я, разгневавшись, сказала:
– Ты – наглая старая хамка.
Застучав по скрипучему полу ногами, вахтерша вскричала:
– Черные из Чечни!
В этот момент мое терпение окончательно лопнуло. Я выставила перед собой ладонь, как делали древние жрецы и пророки, и грозно произнесла:
– Вас давно не бомбили? Желаю вам столько осколков, сколько было у меня в ногах. Аминь! Пусть ваши внуки узнают на своей шкуре, что такое война, раз вы желаете этого невинным. Аминь!
Вахтерша потеряла дар речи. Лицо ее покрылось багровыми пятнами. Она вскочила, пошатнулась и обратно свалилась на рассыпанные собрания сочинений Сталина и Ленина.
Ни слова от нее мы больше не услышали.
Я взяла мать под руку, и мы ушли.
Задыхаясь от внезапно разыгравшегося приступа тахикардии, я вслух размышляла над тем, что в России принято издеваться над людьми: в детском саду ребенка бьют, если он не слушается, в школе – унижают бедных или тех, чья национальность отлична от большинства, в армии процветает дедовщина. Граждане привыкли и не смеют роптать. Власть всегда указывает место безмолвным рабам. Система не сбавляет обороты.