Звуки, издаваемые им, складывались в слова:
— Папа, что с тобой? Папа! Что с тобой? Папачтостобой…
Другой голос призывал звонить в «скорую».
— И чтобы с реанимацией, с реанимацией, — надрывался он.
Кажется, это был Бурего. Хотя какая разница? Всё потеряло смысл. Давид хотел вернуть охранников, посланных к актеру, но не сумел выдавить из себя ни звука. Он неудобно лежал на твердом, по опущенным ногам текло. Лицо сына исчезло, вместо него над Давидом простирался узорный деревянный потолок. На ум пришло сравнение с крышкой гроба.
— Уберите! — распорядился Давид.
Губы шевельнулись, не выпустив наружу ни звука. То же самое произошло, когда он велел привезти Ксюшу. Никто не услышал. А это было крайне важно. Нужно было выяснить, как она дошла до предательства. Заговор, измена. Не думал Давид, что она способна на такое. Ошибся он в Ксюше. Сукой оказалась она. Как все они.
— Леня, — стал звать Давид. — Леня.
Лицо сына опять заслонило собой потолок, неестественно большое, с отчетливо видными порами, прыщиками, волосками.
— Егор готов, — сообщило это лицо. — Кастрировали, как ты и сказал. Подох.
Какой Егор? Кого кастрировали?
Это совершенно не волновало Давида и никак его не касалось. Он плавно плыл куда-то, не ощущая своего тела. Заканчивалась его короткая жизнь, состоящая из отдельных, на первый взгляд не связанных между собой эпизодов, а на самом деле цельная, логически завершенная. Это можно было сравнить с фильмом или даже сериалом, который только теперь вспомнился и раскрылся по-настоящему в полном своем объеме.
Вот Давид в детском садике во время так называемого «мертвого часа», когда нужно лежать с закрытыми глазами и непременно с руками поверх одеяла. Девочкам можно руки прятать, потому что они себя ни за что не трогают и не теребят. Давид знает не только, что они устроены по-другому, но знает также, где именно. Ему показала дочка соседей, а он показал ей, и с тех пор странное волнение охватывает его, когда он вспоминает ту сцену за гаражами…
Волнение усиливается с каждым законченным классом в школе, где установлен памятник партизану Лене Голикову. Только для этого уже нет необходимости вспоминать соседскую Веру, потому что Давида окружает множество других девочек, в некоторых из них он влюбляется. Вот у этой, в шоколадном платье с белым воротничком, твердая на ощупь грудка. Давид всегда щупает ее в школьной раздевалке, когда выключают свет, как сейчас.
Ого, какая темнота! Хоть глаз выколи!
Давид с нетерпением ждет продолжения, но оно не наступает. Это оттого, что его тормошат, толкают в грудь, колют, несут куда-то.