— Она убежала, — донесся до меня через дверцу ее голос. — На задний двор, маленькая идиотка. Замерзнет и вернется — ведь на ней только пижамка. Поехали!
— Да? Она там, позади дома? — переспросил коротышка и, должно быть, сделал шаг в том направлении, потому что его голос стал тише. Но тут заговорил высокий — он произнес всего несколько слов, но когда он говорил, все слушали — и сказал, что нужно ехать.
Я сидела тихо. И представляла глаза Фионы Берк — под крыльями черных, очень длинных, блестящих от туши ресниц они казались совершенно дикими, когда она стремительно тащила меня прочь из столовой. Она боялась того, что может случиться со мной, и это пугало меня.
В какой-то момент они наконец уехали. В какой-то момент Фиона попрощалась с домом, в котором выросла, повернулась ко всем нам спиной и отбыла прочь.
Она не оставила записки. В каком-то смысле запиской оказалась я.
Вот только она запихала меня в шкаф с пальто, а я была слишком мала, чтобы дотянуться до шнура и включить свет — к тому же в шкафу было очень темно, и я не могла даже увидеть, был ли там шнур.
Не знаю, спасла бы я ее, если бы открыла рот и рассказала кому-нибудь — ее родителям, полиции, маме, кому угодно — о мужчинах, с которыми она уехала.
Но, оглядываясь на все это сейчас, я уверена в одном. Она спасла меня.
Провести всю ночь в маленьком, замкнутом, темном пространстве — значит, потерять ощущение времени. Минуты кажутся часами, а те исчисляются секундами. Ты дышишь, воздуха становится все меньше, и вот ты уже чувствуешь, что давишься собственной слюной. Тебя охватывает паника, начинает казаться, что ты никогда отсюда не выберешься, что никто тебя не услышит, потому что никого нет, что горячие, колючие, тяжелые стены вокруг скрыли тебя от мира навсегда, и, слыша, как кто-то выкрикивает твое имя, поначалу не понимаешь, кто кричит. Не узнаешь голоса собственной матери; не можешь поверить, что теперь ты в безопасности, что тебя выпустят и что по ту сторону двери не прячутся двое странных мужчин и девица с огненными волосами, выжидая момент, когда тебя можно будет схватить и увезти.
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я испытала шок от вспыхнувшего вдруг света и смогла вдохнуть полной грудью. Должно быть, сидя в шкафу, я издала какой-то шум, и скоро кто-то застучал в него, а я застучала в ответ, и мама тянула дверцу на себя, а я толкала ее, и дверца распахнулась, и мне в лицо ударил свет, и она была там.
Мама обнимала меня — яростно, отчаянно. Пижамка с гарцующими пони липла к коже, я уже давно успела описаться, и потому была вся мокрая, пропахшая овчиной и мочой, почти ослепленная дневным светом.