Женевьева в испуге вскочила и с мольбой во взгляде обратилась ко мне:
— Он умер?
— Нет, — успокоил её наш незнакомец, вам сейчас лучше всего покинуть комнату. Оставьте меня с больным и, возможно, мне удастся спасти его.
Понурившись, мы были вынуждены оставить Поля, а вдогонку нам прилетел голос:
— Меня зовут Владимир Николаевич.
— Очень приятно, — не задумываясь, буркнула Женевьева.
Дверь со скрипом захлопнулась, в коридоре воцарилась темнота, а я почему-то услышала крики людей и такой знакомый голос подруги:
— Машка, ты как? — Маш, Маш, ты меня слышишь?
— Не кричи ты так. Здесь я. Ни зги не видно. Не помнишь, где дверь в гостиную?
— Ты, что, с дуба рухнула? Мы в метро. Состав что-то остановился, свет погас.
У тебя вроде зажигалка должна быть в сумочке.
Я нашарила сумочку, открыла её и выудила неизвестно как попавшую туда зажигалку.
— Держи, — протянула её Женевьеве.
Не успели мы воспользоваться зажигалкой, как вспыхнул свет, и голос из динамика сообщил, что произошло временное отключение электричества, и состав сейчас тронется. Действительно состав дернулся, и мы наконец-то поехали.
— Жэка, ты ничего не помнишь?
— А я должна?
— Ну, как же, мы вроде спасали твоего родственника, встретили какого-то мужика, Владимиром Николаевичем звали.
— Не, не помню. В вагоне пахнет чем-то, вот ты и надышалась, видимо тебе всё привиделось. Надо на свежий воздух, а то и мне что-то нехорошо стало.
Объявили Кропоткинскую, и мы поспешили на выход. Вышли у храма Христа Спасителя, перешли на противоположную сторону и оказались у входа в музей Пушкина. Громадный баннер сообщал об открытии выставки французской живописи 19 века.
— Зайдём, — предложила Женевьева.
— Давай, всё равно пришли.
Перед нами проскочила бойкая группа иностранных туристов, мечтавших ознакомиться с шедеврами французской живописи.
Мягкий полумрак вестибюля принял нас в свои объятия. Пристроившись в хвост французам, в скором времени любовались привезёнными шедеврами.
Мы следовали по пятам за группой туристов, благо по-французски худо-бедно понимали. Да и гид попалась бойкая, с любовью относившаяся к своей профессии.
— А теперь обратите внимание на этот женский портрет, — донёсся до нас её голос, — он долгое время хранился в одной из частных коллекций Парижа и лишь двести лет спустя владельцы согласились представить картину на широкое обозрение.
Я оторвалась от созерцания очередного пейзажа и, взглянув на портрет, едва не вскрикнула от удивления. Опять та же самая картина, которую мы видели в музее 1812 года.
— Женька, смотри, — толкнула я подругу, — опять наша Зинаида засветилась.