Казалось бы, за неделю его отсутствия я должна была привыкнуть. Но получилось как-то наоборот — я почувствовала себя брошенной и покинутой, пришлось напомнить себе, что мы друг другу не то чтобы совсем уж никто… но пока непонятно кто именно.
— Ты уезжаешь сегодня? — спросила я.
— Завтра утром, — сказал Ник.
— Тогда, — сказала я, поднимаясь с пола и потягиваясь, — айда тусить?
— Айда, — удивлённо и, как мне показалось, обрадованно согласился мой имперец.
Домой он вернул меня под утро. Мы гуляли, танцевали, потом снова гуляли, пили какие-то фантастические коктейли и, наконец, встретив рассвет, стыдно сказать и приятно вспомнить — в обнимку, угомонились. И уже перед дверью в квартиру я его поцеловала. Сама. В своё оправдание могу сказать, что он совершенно не сопротивлялся, причём так активно, что мы чуть не закончили ночь в спальне… Хотя, говорят, чуть — не считается.
А отоспавшись, я как раз пошла и перекрасилась, вернее, осветлила волосы до белоснежного цвета. Рины Вардес и Аурин Эрдес больше нет. Теперь я — Арин Эрде. И, кстати, двадцати шести лет от роду, за это я была Нику отдельно признательна. То, что по моим настоящим документам мне было бы уже тридцать повергало меня в ступор. Нет, не потому, что в тридцать жизнь заканчивается, а потому что я всё-таки хотела прожить и двадцать семь, и двадцать восемь, и двадцать девять лет. Умом я понимала, что всё это формальности и биологический возраст совершенно не зависит от того, что стоит в документах… но это умом. А душе было приятней с числом двадцать шесть.
Уже в первый день занятий я похвалила себя за перекрашивание. Хотя и грыз меня где-то глубоко внутри червячок сомнения — а как на это отреагирует Ник? но объективно решение было правильным, потому что первым, на кого я наткнулась, зайдя в аудиторию, оказался Астэр. Уже потом я увидела ещё несколько смутно знакомых пилотов, когда подуспокоилась — при виде моего бывшего возлюбленного сердце пропустило удар. От неожиданности.
Он меня не узнал, что было хорошо, но внимание явно обратил. И, кажется, решил за мной приударить. По крайней мере, он посылал мне довольно-таки заинтересованные взгляды, чем немало сбивал с толку. Я, признаюсь, тоже частенько на него посматривала, но больше потому, что никак не могла разобраться в себе. Часть меня, возглавляемая самолюбием, требовала сатисфакции — про «слюнявые поцелуи» и то, как тяжко ему было находиться со мной, я не забыла, так что теперь мне хотелось его в себя влюбить, поставить на колени, практически в прямом смысле, и после этого признаться кто я такая, и что я слышала разговор. Другая часть, более взрослая и благоразумная, предлагала не связываться, чтобы не рисковать потерять Ника. И вообще не рисковать.