«Вернись!» и «Ты что, умереть хочешь?!»
Лазло не хотел умирать. Это нежелание еще никогда не было таким сильным. Все равно что услышать прекрасную песню и понять суть не только искусства, но и жизни. Оно потрошило, стимулировало, вырывало его сердца и возвращало их увеличенными. Лазло отчаянно не хотел умирать, и еще больше хотел жить.
Все остальные убегали, даже Эрил-Фейн – словно, отойдя чуть дальше, они окажутся в безопасности. Когда цитадель упадет, в городе нигде не будет безопасно. Лазло не мог просто отступить и наблюдать, как это происходит. Нужно что-то делать! Все в нем требовало действий, и инстинкт или мания указывали, каких конкретно:
Идти к якорю.
Лазло вырвался из хватки Рузы, повернулся к якорю и все же замешкался. «Мой мальчик, – услышал он в голове ласковый голос старого мастера Гирроккина. – Чем ты можешь помочь?» И злобный голос магистра Элемира: «Вряд ли ему нужны библиотекари, мальчик». И, как обычно – Тиона Ниро: «Что ж, просвети меня, Стрэндж. И в какой же версии Вселенной ты мог бы помочь мне?»
В какой версии Вселенной?
Мечтательной версии, в которой он может все, даже летать. Даже видоизменять мезартиум. Даже держать Сарай в своих объятиях.
Лазло сделал глубокий вдох. Он скорее умрет, пытаясь удержать мир на своих плечах, чем убежит. Всегда лучше бежать к чему-то. Так он и сделал. Все остальные слушались доводов рассудка и приказов, прячась в любом хлипком убежище, которое могли найти, прежде чем наступит катаклизм. Но не Лазло Стрэндж.
Он притворился, будто все это сон. Так было легче. Опустил голову и побежал.
По смертоносному ландшафту разрушающейся улицы, огибая бурлящую пену рвущейся наружу Узумарк, по обломкам брусчатки и дымящимся руинам – к блестящему голубому металлу, взывающему к его духу.
Эрил-Фейн увидел его и проорал: «Стрэндж!» Перевел взгляд с якоря на цитадель, и его ужас углубился, добавляя новый слой скорби и обреченности: дочь, которая была жива все эти годы, сейчас умрет. Богоубийца замедлился, и воины вторили ему, наблюдая, как Лазло бежит к якорю. Разумеется, это безумие, но было в нем что-то прекрасное. В эту секунду – если не раньше – все поняли, как им полюбился этот чужак. И пусть они знали, что смерть придет за всеми, никто из них не хотел смотреть, как Лазло умирает первым. Он взобрался по бугрящемуся щебню, оступился и упал, потом встал на четвереньки и пополз вперед, пока не достиг ее – стены из металла, казавшейся непреодолимой, а теперь сжимающейся, пока почва затягивала ее вниз.
И хотя она частично утонула, Лазло все равно выглядел крошечным на ее фоне. Его следующие действия были абсурдными. Он уперся в стену руками и надавил, словно его сил может хватить, чтобы поднять ее.