— Уильям — очень хороший парень, — ответил я.
— Он не ты, — сказал моя бывшая, — но, с другой стороны, и ты не он.
Когда-то Уильям был моим кумиром. А потом увел у меня жену. Так что теперь он стал просто очень хорошим парнем, ебарем и вором. Он заслужил смерти от чего-нибудь такого, что убивало уже многих, только чтобы мучительнее и побольше грязных простыней.
— Ты можешь больше никогда меня не услышать, — сказал я.
— Пожалуй, это мудрый выбор, — сказала Мариса.
— Не думаю, что это выбор, — сказал я. — Я действительно умираю.
— Вот угроз не надо, — сказала Мариса.
Я уволился с работы, сунул записку под дверь своему начальнику. Но он все равно меня пригласил. Оказалось, я должен пройти собеседование, чтобы получить возможность уволиться.
— Какой вклад, по-вашему, вы сделали в работу нашего агентства? — спросил мой начальник.
— Я тихо сидел в своем углу, — сказал я. — Никогда не приклеивал скотчем к стене личные предметы. Вожделел своих коллег женского пола в наименее оскорбительной для них форме. Моя работа, хоть и бессмысленная, всегда согласовывалась с еще большей бессмыслицей, требуемой для поддержания всех мифов нашей индустрии. Я никогда не скупился на печенье для своих коллег.
— Что натолкнуло вас на мысль, будто вы достаточно квалифицированы, чтобы оставить свою нынешнюю должность?
— Все вышеперечисленное, — сказал я. — Плюс тот факт, что я умираю.
— От чего? — спросил начальник.
— От чего-то совершенно нового, — ответил я.
Дома я выбросил все часы — наручные, настенные, даже радио с часами. Оставил один календарь «Евреи свинга» на кухонной двери. Я решил, что мне важно знать день, а вот считать часы — ошибка. Я разложил на кофейном столике старые фотографии и расклеил скотчем по стенам все эти «сыры» хорошей жизни. Может, и пошлая фреска вышла, но что такое пошлость перед лицом приближающейся смерти? Я изучал лица своих друзей, семьи и друзей семьи. Вот они позируют — на ковриках, на диванах, на пажитях. Сидя или стоя. Поодиночке, — группами, парами; загораживая фонтаны, фризы, пагоды, площади. Некоторые по-прежнему живы, некоторые по-прежнему мертвы. Они прожили понятные жизни и умерли, скажем так, объяснимо. Но вот то, от чего умираю я, пришло мне в голову, — ведь нигде ни у кого нет даже фотографии человека, умершего от этого.
И не выходило это у меня из головы долго.
Не выходило оно почти целый день.
Я позвонил своей дочери в Школу для Отчужденных Дочерей. Мы с бывшей женой решили, что для Фионы это лучшее место, где можно цвести и развиваться. Мы-то с Марисой поженились сразу после школы — может, чтобы просто побыть бунтарями, впав во фракционность, как это бывает с ними, когда им нечего больше делать. И чем хуже все становилось, тем больше мы ворковали о своей преданности. Может быть, наша преданность была волдырем, и мы ждали, когда он, наконец, лопнет. Наверное, хотелось посмотреть на гной.